В ту ночь за стенами одинокий тенор поет песню о женщине с волосами, как золото, и румянцем цвета алых роз. После третьего куплета серенада обрывается, раздается трель соловья, и ночная тишина воцаряется снова.
Чай из одуванчика уже заваривается в горшке, когда девушка, чуть заметно прихрамывая и опустив глаза долу, входит в аптеку. Зуана наливает чай в чашку и ставит ее рядом с имбирным шариком, лежащим на ее месте за рабочим столом.
— Добро пожаловать, — говорит она весело, стараясь, чтобы голос оставался спокойным. — Присядь и освежись, У нас много работы сегодня.
Правила монастыря абсолютно ясны на этот счет. Покаяние, как только оно окончилось, остается в прошлом и не касается никого, кроме самой каявшейся и ее духовной наставницы. И разумеется, Бога. О нем не положено говорить, а уж тем более выражать соболезнования или сочувствие по его поводу.
Подбородок девушки твердеет, когда она пытается сделать глоток, и Зуана понимает, что та находится на грани слез. Лучше бы она не плакала, а если заплачет, то Зуане лучше сделать вид, что она ничего не заметила.
— Пей чай и ешь имбирь, — говорит она спокойно. — Я добавила в него трав. Они смягчат голод и придадут тебе сил.
Серафина переводит дыхание, потом берет шарик и надкусывает его. Зуана представляет, как смешанные с медом специи орошают рот Серафины, побеждая вкус полыни, который может держаться несколько дней. Как-то, впервые показав ей острые листья и велев их пожевать, чтобы Зуана почувствовала их отвратительную горечь, отец пересказал ей тот отрывок из Книги Откровений, где третий ангел мщения бросает с неба на землю звезду по имени Полынь, и вода во всех реках и источниках становится горькой, и, испив из них, люди умирают. Тогда ее поразило, что простое растение может стать таким мощным орудием уничтожения. Она раздумывает, не напомнить ли эту историю Серафине, но потом решает, что девушка слишком занята своим горем и вряд ли это ее отвлечет.
Слезы приходят, пока Серафина жует, но ясно, что она не разрешает им пролиться, а потому сердито шмыгает, стараясь их сдержать. Немного погодя, когда девушка протягивает другую руку за чашкой, Зуана замечает, как она морщится.
Зуана берет с другого конца рабочего стола глиняный горшочек и ставит его рядом с чашкой.
— Держи.
— Что это? — Голос у девушки тонкий и безжизненный.
— Это мазь для лечения прищемленной или размозженной плоти. Она быстро сведет синяк и уменьшит боль.
— Разве наказание не должно причинять боль?
— Оно должно помогать. Но сначала боль и помощь не всегда совпадают.
— Ха! Скажи об этом сестре Феличите.
Зуана опускает глаза. Хотя не полагается называть сестер, которые наступают больнее других, разумеется, все знают их поименно.
Девушка допивает свой чай и отодвигает горшок.
— Это ты?
— Что — я?
— Сказала им про мои стихи?
Разговор переходит на опасную территорию. Зуана, ничего не говоря, едва заметно мотает головой.
— Тогда кто же? Августина не умеет читать…
— Не умеет, но нюх на секреты у нее превосходный… — соглашается Зуана, обрывая фразу на полуслове.
Девушка кивает. Она все поняла.
— Держи. — Зуана достает передник и дает его девушке. — Допивай чай. У нас много работы. Я приготовила все ингредиенты для сиропов, но мешать теперь будешь ты. Тогда в следующий раз ты сможешь приготовить лекарство самостоятельно. — Зуана прекрасно понимает намек, кроющийся в ее словах, но продолжает: — Только будь осторожна. Кипящая патока намертво приклеивается к коже и сходит вместе с верхним слоем.
Девушка смотрит на нее, допивает последний глоток и берет передник.
Кипящая на огне масса густеет с каждой минутой, но, приспособившись к ее плотности, девушка мешает хорошо. Они работают молча, как много раз за последние недели, и тишина приносит им облегчение. На столе разложены специи, тертые, рубленые и отмеренные, рядом с ними небольшой пузырек коньяка, который следует добавлять в определенное время. По мере того как ингредиенты соединяются с патокой, запах насыщенного корицей и гвоздикой жженого сахара окружает их со всех сторон. Все это до такой степени напоминает Зуане ароматы молодости, что стоит ей закрыть глаза, и она снова видит себя рядом с отцом и слышит, как он шаркает подошвами и гремит посудой, работая на своей половине комнаты.
«Надо жить настоящим, а не прошлым, Зуана». Слова аббатисы всплывают в ее памяти. «Ради твоего же блага. Это сделает тебя лучше, счастливее, и как монахиня ты приблизишься к Богу».
Зуана открывает глаза и ловит устремленный на нее взгляд девушки. Это заставляет ее вернуться к снадобью. Проходит несколько минут.
— То, что ты сказала обо мне тогда. Ты была очень добра… — произносит девушка тихо, почти шепотом, не отрывая глаз от кастрюли. — Прости меня. Я не… я не хотела тебя подвести.
Слова извинения застают Зуану врасплох. И хотя не обижаться на молодую женщину — ее долг, ей не надо прилагать усилия, чтобы его исполнить. Да и какого-либо раздражения или нетерпения по отношению к Серафине она тоже не испытывает, если подумать. Напротив, присутствие девушки в аптеке в последние недели, то, как она не давала ни утешить, ни укротить себя, почти… Что? Радовало ее? Нет, так нельзя говорить. Может быть, вызывало сочувствие? Ну, по крайней мере, понимание.
— «Наш долг смиренно и тихо служить Господу, не отвлекаясь на мирское и не позволяя всякому скандалу или незначительной новинке сбивать нас с пути».
Теперь она вспоминает слова Юмилианы, сказанные на последнем собрании. Неужели именно это с ней и происходит? И она просто соблазнилась новинкой, драматичностью происходящего? Ведь теперь она каждое утро просыпается с мыслью о том, что принесет ей очередной день в аптеке, на какой вызов ей придется давать сегодня ответ. Мысль об этом ее тревожит. Безмятежность, которую она воспитывала в себе все эти годы, слишком дорого ей далась, чтобы пожертвовать ею ради первой же случайности. Краем глаза она замечает, что Серафина вновь наблюдает за ней.
— Мешай, — велит она немного резко. — Очень важно, чтобы масса все время находилась в движении.
Девушка возвращается к работе. Но несколько минут спустя снова поднимает голову.
— Я… Мне надо кое-что у тебя спросить. — Серафина делает паузу. — Что за человек епископ?
— Епископ? — качает головой Зуана. — Лучше забудь о нем. Он тебе не поможет.
— Он старший над нашей аббатисой, — говорит она упрямо. — По-моему, я имею право знать, что он за человек.
Зуана вздыхает. Что сказала мадонна Чиара о его назначении много лет назад, когда сама была еще простой монахиней? «Столь же уродливый, сколь и благочестивый. Однако придется нам с ним мириться. Рим не спускает глаз с Феррары, с тех пор как обнаружилось, что французская жена покойного герцога прячет еретиков под своей юбкой».
