– Знаете, сколько раз я жалела, что не осталась в Германии?
– Я рад, что вы этого не сделали, – отозвался Бриан, не оборачиваясь.
Матильда слегка тряхнула головой. Она опечалилась. Глупо надеяться, что он поймет ее или поднимется выше своих желаний. Бриан заявляет, что рад, но она-то говорила о своих чувствах, а не о его.
Ее взгляд остановился на его руках: золотые кольца, длинные, красивой формы пальцы, чернильные пятна.
– Вы по-прежнему пачкаетесь чернилами, – сказала она.
Он оторвался от реки и с улыбкой повернул голову к Матильде.
– Мы с Робертом пересчитывали казну по просьбе вашего отца, а еще я записал кое-какие свои мысли по поводу данных клятв.
– Вот как? – Она приподняла брови.
– И все в вашу поддержку, – пояснил он. – Кто-то может сказать, что их клятвы недействительны, поскольку были даны женщине, но это отговорка. Любая клятва – женщине ли, мужчине – приносится перед Господом и потому обязательна. Сегодня было достаточно таких, кто мог бы при желании объединиться и отказаться давать клятву, но этого не случилось.
– Судя по вашим словам, вы как будто ожидаете, что некоторые бароны или епископы при случае готовы отступиться.
Бриан нахмурился:
– Среди нас много пройдох… И мы оба знаем, кто они, даже не называя имен.
– Да. – Она сузила глаза, обдумывая слова Фицконта. – В будущем мне придется набирать себе на службу людей из тех, кто собирался здесь сегодня. Но из Анжу мне трудно будет судить об их достоинствах и слабостях.
– Уверен, ваш муж не станет возражать против переписки, которая позволит вам быть в курсе событий, ведь это и в его интересах. Ваш отец и королева будут часто писать вам, как и граф Глостерский. И я тоже.
Она нетерпеливо оборвала его:
– Читать написанное кем-то – это одно, а судить самой – совсем другое. Моя мачеха так хорошо исполняет свою роль, что почти слилась с ней. Она ходит среди людей с улыбкой и милостивым словом, преклоняется перед моим отцом и добра к каждому, но какая часть из этого – искренна, а какая – лишь вынужденная видимость? А если взять моего отца, то сколько он готов скрыть или подменить ради собственных интересов? Я же хочу знать правду, как она есть.
– Нет необходимости набрасываться на каждое осложнение так, словно нужно силой и немедленно исправить его. Лед сам растает под солнечными лучами, как не растает в холодной ночи. Ваша мачеха знает это, вот что делает ее несравненным миротворцем.
Матильда глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
– Если люди будут верой и правдой служить мне, то я справедливо вознагражу их, но пусть мне говорят правду, а не обходят ее стороной, словно это чудовище, которое лучше не будить.
Бриан послал ей долгий взгляд, от которого у Матильды по телу пробежала дрожь. Всего лишь один небольшой шаг, и их руки соединятся, пальцы сплетутся.
Она сжала кулаки, чтобы устоять перед желанием прикоснуться к нему.
– Поддержите ли вы меня, когда я стану королевой? – спросила она. – Вы не считаете, что Англия превратится в посмешище, если на ее трон сядет женщина? Не покажется ли вам это нарушением естественного порядка?
Фицконт покачал головой:
– Я возрадуюсь.
– Тогда вы либо самый смелый человек из всех, кого я знаю, либо лжете мне.
– Я не смельчак и не лжец, – ответил он. Страстное томление не исчезло из его глаз. – Я слуга вашего отца и ваш слуга.
– Но мой отец для вас на первом месте.
– Потому что он король и он возвысил меня. Но если вы станете королевой, это будет означать, что его с нами больше нет.
Матильда сделала несколько шагов вдоль оборонительных укреплений, чувствуя, что не выдержит близости. На горизонте плавилось золото солнца.
– Да, отец дал вам высокое положение, женив на Мод из Уоллингфорда. – (Бриан кивнул, насторожившись.) – Сколько вам было тогда?
Он посмотрел себе под ноги:
– Не помню. Это было очень давно. Может, лет шестнадцать.
– А сколько было вашей жене?
У Фицконта осип голос.
– Она была старше меня в два раза, как вам известно, и вдова.
Из-за укреплений вырвался холодный вечерний ветер, и Матильда зябко поежилась.
– И что вы думали тогда, женясь на ней?
– Я же говорил: это было очень давно.
– Но такие вещи не забываются, и я хорошо знаю, как остра ваша память.
Бриан явно испытывал неловкость.
– Я был благодарен вашему отцу. Наследства и имения у меня не было, а Генрих воспитал меня при дворе и дал состояние. Что касается Мод, я всегда старался быть справедлив с ней, но этот брак, как и большинство других, заключался по расчету, а не по любви.
– А что, по-вашему, думала ваша жена, выходя замуж за такого юного мальчика?
Бриан вспыхнул:
– Никогда ее не спрашивал об этом. И зачем? Нас впрягли в одно ярмо – к худу ли, к добру, и наш долг – тянуть плуг в одну сторону. Мы делаем то, что нам велено.
– То, что нам велено, – повторила Матильда, дрожа от холода.
Утром ей тоже придется исполнить долг: вернуться к своему плугу и неподходящему партнеру.
– Вы станете королевой, – тихо произнес Бриан. – Великой королевой.
Она видела страсть в его глазах и радовалась тому, что отошла от него достаточно далеко.
– Но раньше я была императрицей. Мой отец не желает, чтобы я стала королевой. Он мечтает возвести на трон моих сыновей. Того же хочет Жоффруа, вот почему он попросил меня вернуться. Мужчины всегда забирают власть себе.
Бриан еще понизил голос:
– Вы не знаете, какой властью уже обладаете.
Матильде пришлось помолчать секунду, чтобы справиться с чувствами.
– Знаю, Бриан, – выговорила она и пошла к ступеням, стремясь укрыться в безопасности покоев.
По пути она корила себя за то, что назвала Фицконта по имени. В чем-то это было интимнее, чем прикосновение.
– Я буду служить вам до последней капли крови.
Эти слова долетели до нее с порывом ветра и прозвучали грозным предупреждением о грядущих трудных временах.
Лошский лес, Анжу, сентябрь 1131 года
Запыхавшийся Жоффруа натянул поводья, останавливая мокрого от пота жеребца, и похлопал его по гнедой шее. Потом огляделся, пытаясь определить, где оказался, но вокруг был только лес и ни одной тропы. Деревья высились, подобно колоннам собора, и сплетались кронами в бочарные своды. Медленно падали первые осенние листья рыжего и золотисто-зеленого цвета. В пылу погони за красавцем-оленем Жоффруа ускакал от остальных охотников и теперь потерял и оленя, и товарищей. Только Бруин оставался с ним, но, похоже, пес утратил след, потому что бегал кругами, принюхиваясь к земле.
Жоффруа наклонил голову и прислушался. Помимо шелеста листвы и резких криков сойки, вдалеке не слышно было ни звука. Жоффруа потянулся за своим охотничьим рогом и выругался, обнаружив, что тот оторвался от перевязи: во-первых, теперь ему не позвать помощь, а во-вторых, вырезанный из слоновой кости рог был очень ценным.
