И тут Пандора снова к нему повернулась:
– Пожалуйста, не говорите обо всем этом в таком духе, – взмолилась она. – Вы можете считать, что я повела себя неправильно, но иначе она отказалась бы уехать, а покой был жизненно необходим для вашего выздоровления.
– И разумеется, вы правильно рассудили, что она – источник большого для меня беспокойства, – опять насмешливо заметил граф.
– Мне жаль, если я поступила неправильно, – пробормотала Пандора, – я знаю, что вмешалась не в свое дело, но тогда я считала, что поступаю правильно.
– Правильно, с вашей точки зрения или с моей? – поинтересовался граф.
– Разумеется, с вашей. Ко мне все это не имеет никакого отношения.
– Чарт не имеет никакого отношения к вам? Вот уж действительно праведница Пандора: то, что вы сейчас говорите, близко соседствует с грехом лжи.
– Я люблю Чарт, и вам это очень хорошо известно! Но это ваше имение, ваш дом, ваше поместье, ваше собственное царство.
– То, что вы сказали, заставляет меня вспомнить строчки из Мильтона – моего Мильтона: «Я искал пепелище, / а обрел королевство!»
– Означает ли это, что и вы его обрели? – Она спросила это с такой страстью, что удивилась сама, но ведь именно об этом она и хотела знать, именно этот вопрос жаждала задать графу с тех самых пор, как он начал проявлять интерес к происходящему и захотел повидаться с Фэрроу, чтобы отдать свои первые приказы, связанные с положением дел в усадьбе.
Граф протянул ей руку:
– Подойдите ко мне поближе, Пандора, я хочу серьезно поговорить с вами.
Словно нехотя, но сильно волнуясь, она сделала к нему несколько шагов:
– Если вы достаточно окрепли, я бы тоже хотела с вами поговорить.
– Я чувствую себя для этого вполне хорошо, – подтвердил граф, – так что можете начинать разговор, почему бы и нет? А так как у нас у обоих есть что сказать друг другу, то я должен разыграть роль джентльмена и пропустить даму вперед!
Пандора села на стул возле кровати, поставленный для тех, у кого могло возникнуть желание поговорить с графом. Глядела она не на него, а на свои нервно сплетенные пальцы, и глядела так, словно еще никогда их до этого не видела.
– Возможно, вас удивит, почему дядя Огастес, – тихо и нерешительно начала она, – разрешил мне остаться здесь после того, как сам он вернулся в Лондон.
– Да, мне это приходило в голову, но он, наверное, решил, что, простертый на ложе страдания и в бессознательном состоянии, я вряд ли представляю угрозу вашей беззащитной юности и целомудрию.
– Дядя Огастес сам сюда не приезжал, чтобы повидаться со мной, как я того ожидала, а вместо этого прислал письмо.
Граф ничего не ответил, и она продолжила повествование:
– В письме он сообщил, что я стала причиной скандальных слухов в Линдчестере и что ни он, ни моя тетя не хотят больше видеть меня в своем доме.
Граф удивленно поднял брови, но потом заметил:
– Вы должны были предвидеть такой поворот в ваших с ним отношениях, и фактически вы его предвидели уже тогда, когда бежали сюда от вулканической страсти капеллана, – он чуть-чуть насмешливо улыбнулся. – Вспомните, что вы мне сами сказали относительно моего окружения, состоящего из шлюх и актрис, с которыми ни один порядочный человек не пожелает знаться, то есть повторили то, что говорил капеллан.
Пандора хотела возразить, но оборвала себя на полуслове, а граф продолжал:
– Вы сами выбрали сошествие в Ад и поэтому вряд ли имеете право осуждать богобоязненного епископа за то, что уронили себя и свою дотоле незапятнанную репутацию в его глазах.
– Я не жалуюсь, однако мне теперь надо самой думать об устройстве моего будущего, вот поэтому я и хотела бы попросить вас кое о чем.
– О чем же?
– Я подумала, может, вы позволите мне остаться здесь, в вашем доме? – И на мгновение Пандора смолкла, а потом быстро-быстро продолжила: – Не как ваша гостья, нет! Я не хочу ни в коем случае стать для вас обузой, но я могла бы помогать на кухне или вместе с миссис Мэдоуфилд заботиться о постельном белье. Да я могла бы много в чем помочь, а вы бы даже и не подозревали о моем присутствии в доме.
– И вы полагаете, что такая жизнь сделала бы вас довольной своим жребием?
– Быть в Чартхолле уже само по себе небесное счастье! – воскликнула Пандора, и ее лицо просияло. – Честью своей клянусь, я не сделаю ничего такого, что сможет вас рассердить, покажется навязчивым. Главное, чтобы я могла жить здесь и время от времени видеть…
И она внезапно осеклась. Она так высоко воспарила в своих надеждах, что все последующие слова прозвучали бы слишком искренно и выявили их сокровенную суть.
Однако граф, как она уже догадалась, тоже понял, что осталось нечто главное, недосказанное ею.
– Видеть, – повторил он, – что? Или – кого?
– Деревенских жителей, которых я очень люблю, – нерешительно закончила она.
– Да, разумеется, – согласился с ней граф, – и вы, конечно, не думаете о том, как вам будет трудно удержаться от упреков и выражений неудовольствия, когда я в очередной раз приглашу сюда своих беспутных лондонских друзей, которые бьют посуду, воруют или накладывают руки на вещи, которые вы считаете священными, так как здешние хозяева владели ими столько времени!
– Да, правда, мне это обязательно будет небезразлично, – откровенно ответила Пандора, – но вы о моих чувствах не узнаете!
– Только потому, что вы их не проявите? А вы не думаете, что я почувствую ваше глубочайшее осуждение происходящего, вибрирующее во всей атмосфере дворца, и это осуждение будет звучать у меня в ушах как голос совести, твердящей о моей крайней греховности?
– Но я постаралась бы не вызывать у вас подобных мыслей.
– А что, если, несмотря на все ваши старания, я все равно пойму, что вы думаете, чувствуете и как при этом страдаете?
– Знаете, смысл ваших речений, – еле слышно отвечала Пандора, – в следующем: вы не желаете моего здесь присутствия.
– Я этого не говорил.
– Но вы этого хотите, – твердо заявила она, – и я это понимаю.
Она вздохнула, нервно переплетя дрожащие пальцы, но голос был тверд и мужествен:
– Доктор Грэм сказал, что постарается найти мне какую-нибудь работу. Хотя для меня, наверное, лучше насовсем покинуть Чарт.
– Это было бы с вашей стороны очень и очень эгоистично.
– Эгоистично?
– А кто же станет давать мне уроки по истории моего клана, если вы уедете? Кто будет рассказывать, как поступали все графы Чартвудские – и мой предшественник, и предшественники моего деда, прадеда и прапрадеда?
– Я не понимаю, что вы хотите всем этим сказать. Вы не желаете, чтобы я здесь оставалась и в то же время говорите…
– Но я не говорил, что не желаю вашего здесь присутствия. Я лишь сказал, что, как бы искусно вы ни пытались скрыть факт вашего пребывания в усадьбе, я все равно буду его ощущать.
Пандора беспомощно развела руками и жалобно взглянула на графа:
– Ну тогда скажите, что мне делать дальше?
Они смотрели друг на друга, не в состоянии отвести глаза в сторону, а затем после паузы, которая ей показалась вечностью, Пандора, решив, что ошиблась, хотя взгляд графа был очень красноречив, почти прошептала:
– Я не понимаю.
А граф протянул руку, и, словно повинуясь магнетизму его взгляда, она вложила в нее свою, а потом он крепко прижал Пандору к себе, и вдруг оказалось, что она уже сидит рядом с ним на постели, лицом почти касаясь его лица.
– Вот что я хочу сказать, Пандора, – тоже тихо ответил граф, – если я должен жить в Чарте, а вы на этом настаиваете, тогда и вы должны оставаться со мной.
В глазах ее блеснул луч надежды, а он продолжал:
– И не трудясь, невидимо где-то: в кладовой или еще в каком-нибудь отдаленном углу дома, но рядом со мной.
Ее пальцы вздрогнули, и она прислонилась к нему в поисках опоры и в страхе, что прозвучавшие сейчас слова ей почудились или что она поняла их превратно.
– А если мы собираемся жить в этом доме вместе, то тем самым зададим чересчур много работы линдчестерским языкам, если вы не пожелаете придать Чартхоллу атмосферу респектабельности.
