Его губы скользнули по ее губам, теплые, нежные, как весеннее солнце. Его поцелуй был неторопливым, нетребовательным, в нем чувствовалось терпеливое приглашение, переданное с потрясающим умением. Аделаида приняла его бездумно, пойманная в ловушку его сладостью, и, прежде чем опомнилась, ее рот ответно задвигался под его ртом, а сама она склонилась к нему, вцепившись обеими руками в его сюртук.
Коннор слегка отпрянул.
— Хочешь еще?
Она кивнула. Помотала головой...
— Не знаю. Ты мне не нравишься.
— Знаю.
Коннор поднял руку и костяшками пальцев провел по ее щеке, подбородку. Лицо его было так близко, что она различала все оттенки в зелени его глаз.
— Я хочу тебя, — севшим голосом произнес он. — Я захотел тебя в первый же раз, когда увидел. Даже до того, как узнал, кто ты.
Прежде чем он узнал о ее знакомстве с сэром Робертом и возможных с ним взаимоотношениях? Аделаида отступила на шаг и посмотрела ему в глаза. Тепло его поцелуя таяло, оставляя холод трезвости.
— Ты и вправду ждешь, что я этому поверю?
— Нет... — Губы его насмешливо дернулись, но она не поняла, смеется он над ней или над собой. — Поэтому я не собирался говорить тебе об этом.
— И все же только что сказал. — Она покачала головой. — Знаешь, ты очень похож на своего брата.
Коннор поморщился.
— Я снова разозлил тебя, или ты мстишь мне за прошлые обиды?
— Я верю, что ты скажешь что угодно, лишь бы добыть то, чего хочешь. Вы оба такие.
«И вообще все вы такие», — мысленно повторила она, думая о своем брате.
— На тебе было голубое пальто, — тихо проговорил он. — У него оторвалась подпушка. Оно было слишком тонким для такой погоды. Я видел твои покрасневшие от холода щеки и нос, и еще это... — Он поднял руку и подхватил локон ее волос. — Я видел, как он выбился из-под шляпки. Пересекая двор, ты наклонилась и поцеловала своего племянника в лобик.
— Ты не мог знать, что он мой племянник.
— Я и не знал. Я решил, что он твой сын, и ты привела его повидаться с отцом, твоим мужем... что не заставило меня перестать любоваться тобой каждую субботу... на протяжении шести месяцев. Когда я увидел тебя в следующий раз, подшивка была починена.
— Это ничего не доказывает. Ты мог... — Она замолчала, потому что одна его фраза внезапно приобрела новый смысл. — Шесть месяцев? Только что прошедшей зимой?
Коннор кивнул:
— И сколько обид довелось мне перетерпеть за это от моих сокамерников.
У нее заныло внутри.
— Все знали о вашем интересе?
— В тюрьме не бывает личного... нет уединения, невозможно хранить секреты. — Коннор, нахмурясь, вглядывался в ее лицо. — Я вас этим оскорбил? Вы сердитесь, что я наблюдал за вами?
— Нет. Немножко. Я...
Аделаида сжала губы и помотала головой. Она гневалась не на это. А на всю эту ложь... тайны и ловушки... Коннора, Вольфганга, сэра Роберта. В их спектакле она была марионеткой и каждый раз, когда считала, что наконец обрела свободу, обнаруживала еще одну гадкую скрытую веревочку.
В ней копилась и бурлила злость. Она застилала ей глаза и была слишком жесткой, чтобы безболезненно ее проглотить. И Аделаида не стала даже пытаться делать ни то ни другое. Если Коннор захотел дожидаться ее ответа, пусть ждет. И Вольфганг может подождать своего освобождения.
И сэр Роберт может ждать... пока ад замерзнет!
— Я хочу вернуться домой.
Коннор знал, что есть моменты, когда нужно нажать и когда нужно дать эмоциям и событиям успокоиться. Он предоставил Аделаиде возможность прийти в себя и всю обратную дорогу не нарушал воцарившегося между ними молчания.
Ему это далось с трудом. Он не мог не заметить, что Аделаиду что-то встревожило, что сразу после его признания ее настроение и поведение переменились. Конечно, хотелось бы думать, что ее вдруг осенило, какая удача ей привалила, но даже ему не хватало высокомерия так считать.
Ему хотелось потребовать у нее объяснений такой перемене или спровоцировать ее на вспышку, чтобы морщинка между ее бровями исчезла. Но он не стал делать это. Коннор терпел, пока они не остановились у дверей ее дома, да и тогда всего лишь помог ей спуститься на землю и пробормотал несколько формальных слов прощания.
Она в ответ промямлила невнятное «счастливого пути» и направилась в дом.
Сдержав просившееся на язык проклятие, Коннор снова забрался в фаэтон и пустил коней рысью. Не одной Аделаиде требовалось время, чтобы успокоиться.
«Я хочу тебя. Я захотел тебя с первого раза, как увидел. Даже до того, как узнал, кто ты такая...»
Он понятия не имел, почему признался в этом, почему передал в руки Аделаиде то, что могло стать опасным оружием против него.
Он только знал, что целую минуту наслаждался их перепалкой, этой забавной торговлей, был очарован неописуемой смесью неколебимой целеустремленности и застенчивой невинности. А в следующую минуту чувствовал себя пресыщенным тираном. Чувство ему знакомое, но на этот раз какое-то иное.
Перед его глазами до сих пор стояло ее лицо, с которого вдруг сбежала краска, а потом вернулась вспышкой взволнованного румянца.
— Разве это нормально? — спросила она.
Ад и все его дьяволы!
Этим наивным вопросом она просто лишила его мужественности. Она вдруг перестала выглядеть милой, храброй и очаровательной, превратившись в испуганную, загнанную в угол и очень-очень одинокую. Как заблудившееся в лесу дитя.
Коннора больно кольнуло то, что он торговался с ней... что его это забавляло. Его вдруг раздосадовало, что в одном разговоре они обсуждали контракты и спальню.
Он не покупал ее, как домашний скот... как девицу легкого поведения.
Кроме того, Коннор не принадлежал к тем людям, которые находят удовольствие, наблюдая, как мечется женщина, пытаясь найти выход из невыносимой ситуации. Коннор никогда не пинал невинных.
И категорически не хотел быть таким человеком.
В этой сумятице тревоги, сомнений и чувства вины и крылась причина того, что он разоткровенничался. Он хотел перед ней извиниться. И что-то дать ей взамен. Дать ей что-то...
Однако все получилось нелепо. Он ведь и так давал ей что-то. Пятнадцать тысяч фунтов, если быть точным. Не было у него никаких причин ощущать, что он получает большую выгоду от их сделки. И не было никаких поводов в дальнейшем мучиться воспоминаниями.
Успокоив себя этими разумными рассуждениями, пусть и не до конца, Коннор решительно отбросил мысли об этом. Его внимания требовали более неотложные дела.
Немного отъехав от дома Аделаиды, он придержал коней и осторожно направил их на ровную обочину, поросшую высокой травой и окаймленную вечнозелеными кустами. Там он остановил свой экипаж, спрыгнул наземь и, прислонившись к переднему колесу, стал дожидаться.
