— Хочу везде тебя потрогать, хочу вкусить тебя, хочу глубоко погрузиться в твой шелк и раствориться в твоем жаре.
Плам провела ладонями по его рукам.
— И что тебе мешает?
Гарри издал какой-то неопределенный звук.
— Я джентльмен. Выбирай — чего ты хочешь сначала: потрогать, вкусить или погрузиться? — Его голос звучал хрипло, скрипуче и отдавался где-то глубоко внутри Плам.
Гарри снова поцеловал ее, крепко, требовательно: его поцелуи возвещали, что никакой пощады не будет.
— Решай, только быстро. Еще чуть-чуть, и я… гм… в общем, времени почти нет.
— Мм. Может быть, тебе как-нибудь помочь? — Плам вывернулась из-под него и толкнула мужа на спину. — Какая превосходная возможность для «Стипль-чеза»!
И оседлала его бедра. Гарри смотрел на нее с изумленным восторгом. Плам улыбнулась.
— Ты совершенно прав, Гарри.
— Да, разумеется, я прав. Гм. А насчет чего?
Она протянула руку и потрогала его. Гарри застонал.
— Ты горячий и твердый и такой бархатно-гладкий и вовсе не забавный. Больше не забавный.
Он схватил ее за запястье, прекратив исследование.
— Ради всего святого, Плам, только не сейчас! Ты что, хочешь, чтобы все кончилось? — Его голос звучал так, словно был из гравия — одни твердые, скрипящие углы. Плам улыбнулась и скользнула на коленях вперед.
— Во время стипль-чеза жокей (это я) полностью подчиняет себе жеребца. Это ты, — добавила она на случай, если Гарри не понял. — Жокей отвечает за то, чтобы жеребец не выдохся до конца скачки.
Она скользнула еще чуть вперед, и глаза Гарри широко распахнулись.
— В стипль-чезе главное — рассчитать время. Скачку выигрывает неторопливый, но упорный.
Гарри смотрел на нее, потеряв дар речи, и на его шее бешено колотился пульс.
— Я выяснила, что, откладывая наслаждение, растягивая сладкую пытку, мы можем десятикратно усилить заключительный миг восторга.
Она скользнула вниз, вдоль его бедра. Ее тело напряглось в предвкушении.
— Стократно.
Гарри с надеждой заскулил — Плам двинулась вверх.
— Ты… ты… — Их общая влага обеспечила восхитительное трение-трение, сворачивающееся в тугие кольца где-то внутри, и Плам очень широко распахнула глаза, устраиваясь прямо по центру. Она заглянула в карие глаза Гарри, глаза, говорившие куда громче, чем любые слова, глаза, сказавшие ей, как сильно он ее хочет и вожделеет, и, счастливо всхлипнув оттого, что наконец-то нашла его, идеального мужчину, с которым можно разделить жизнь, она прихватила зубами его нижнюю губу и вдруг резко опустилась вниз. — Тысячекратно!
— Святой Петр и все святые! — выдохнул Гарри, когда она опустилась, придерживая его за плечи и слегка задыхаясь.
Плам на секундочку закрыла глаза, чтобы насладиться тем, как глубоко он оказался в ней, но тут же снова открыла — ее муж вдруг издал задушенный, странный звук. Его пальцы впились в ее бедра, крепко удерживая, не давая шевельнуться так, как она хотела двигаться. Плам ощутила, как мышцы охватили его естество и так крепко сжали, что из горла Гарри вырвались хриплые стоны подлинного мужского наслаждения. Его голова откинулась назад, на подушку, глаза впились в ее лицо, но Плам могла бы поклясться, что они ничего не видят. Кроме того, Гарри перестал дышать.
— Гарри? Муж мой! — Она наклонилась вперед, чтобы похлопать его по щекам, но невольно замерла — очень уж приятно оказалось скользить вдоль его твердого естества. Грудь Гарри приподнялась раз, потом другой. Плам села обратно, вобрав его в себя, и от удовольствия сощурилась. Она крепко вцепилась Гарри в плечи, пальцами впиваясь в его мышцы. Гарри под ней задрожал. Плам приподнялась, прижалась лбом к его лбу и медленно, дюйм за дюймом, стала садиться.
— Жеребцы во время стипль-чеза, — произнесла она, в качестве эксперимента пошевелила внутренними мышцами и медленно понимающе улыбнулась, услышав ответный рык Гарри, — могут бежать очень долго, если задать им правильный темп.
Похоже, у Гарри было совсем другое мнение. В тот момент, когда она нашла ритм, исторгавший из его груди непрерывные гортанные стоны, Гарри вдруг повернулся так, что Плам снова оказалась под ним, обхватив ногами его бедра, и вонзился в нее так глубоко, что она подумала — сейчас он пронзит ей сердце.
— Ты моя! — властно прорычал Гарри. Плам не обращала внимания на то, что он ведет себя как примитивный мужчина-собственник. Ее волновало только одно — он ее! Весь, целиком ее!
— Моя! — снова воскликнул он, кажется, желая услышать от нее какой-то ответ, но Плам была не в силах говорить. Это восхитительное напряжение, пружина, скручивающаяся внутри, становилась все туже, заставив ее полностью потерять самообладание. Плам высоко подняла бедра, обхватив его ногами за спину, принимая еще глубже, покусывая его шею. Пружина начинала раскручиваться, и Плам понятия не имела, когда это закончится.
— Моя жена! — простонал Гарри, снова и снова вонзаясь в нее. Плам, всхлипывая, понесла какую-то чепуху, забормотала какие-то ничего не значащие слова, выплескивая свои чувства и сливаясь с Гарри воедино. Две их души запылали перед ее глазами как костер, и она выкрикнула его имя, прорыдала его, а он внезапно вышел из нее и прокричал свои слова восторга, уткнувшись в ее шею и изливаясь ей на живот.
— Думаю…ты… выиграл… эту… скачку… — выдохнула Плам ему в плечо, продолжая крепко обнимать.
— Чертовски точно, выиграл, — ответил он, уткнувшись ей в шею. Голос у него дрожал. — Правда, ты немножко помогла, — добавил он и посмотрел ей в лицо.
Сил улыбнуться у Плам не осталось. Честно говоря, у нее вообще ни на что не осталось сил, даже на то, чтобы запротестовать из-за того, что он опять вышел раньше. Она знала, причины этого нелепого поступка никак не связаны с ее собственным удовольствием, но и понимала, что ей придется удвоить свои усилия, чтобы доказать Гарри — она достойна стать матерью их еще не родившимся детям. С точки зрения физиологии времени у нее осталось не так уж и много. Сейчас или никогда.
— И я выбираю сейчас, — негромко произнесла она, найдя в себе немного сил, чтобы повернуть голову и взглянуть на мужа.
Грудь Гарри быстро вздымалась и опускалась — он пытался восстановить дыхание, кожа его блестела от пота, глаза были закрыты. Он приподнял руку, словно хотел возразить, но она безжизненно упала на кровать.
— О, сейчас даже речи быть не может, жена. Ты меня убила. Я труп. Покойник. Позже, может быть, через годик-другой, когда я приду в себя после этого коварного способа убийства, выбранного тобой, чтобы уничтожить мое бедное мужское тело, мы поговорим о моем воскрешении, но не сейчас. Сейчас это невозможно. «Сейчас» для меня просто не существует. Видишь? Меня больше нет.
