— Да. Пойдемте! — Она протянула руку, и мне ничего не оставалось, как взять ее, как только посчитала удобным.
— У нас здесь еще есть развалины. Вы их тоже должны увидеть, раз вы всем здесь так живо интересуетесь.
Она быстро подскочила к кованой железной калитке в стене и, открыв ее, замерла с таинственным видом, будто маленькая фея из старинной сказки. Мне передалось ее волнение, и с бьющимся сердцем я приблизилась к калитке. Почему в этом доме все ведут себя так странно?
— Развалины, — шептала мисс Стейси, словно бы для себя самой. — Да, это, конечно, развалины. Хотя и не римские. Однако почему у Стейси не могут быть свои развалины, как у римлян? — У нее вырвался тонкий смешок.
Я прошла через калитку. Мисс Стейси закрыла ее и пошла немного впереди по обсаженной кустарником аллее, время от времени оборачиваясь и глядя на меня со своей детской проказливой улыбкой.
Она провела меня в ту часть парка, где я еще не бывала. Мы вышли по тропинке к небольшому ельнику. Густые хвойные лапы, как мантии, окутывали деревца с верхушки до земли.
Тропинка петляла дальше среди елей. Следуя за мисс Стейси, я вдруг подумала: а не тронулась ли слегка умом эта женщина.
Наконец я увидела то, для чего мисс Стейси привела меня сюда, — нечто похожее на белую цилиндрическую башню. Мисс Стейси подбежала к ней.
— Вот эти развалины, миссис Верлейн! Смотрите! — позвала она.
Подойдя ближе, я увидела, что это не башня, а остов какого-то строения, кладка внутри почернела от копоти. Строение было небольших, крыша почти разрушена, и через нее проглядывало небо.
— Что это? — спросила я.
— Остатки постройки, — ответила мисс Стейси. — Сгоревшей постройки.
— Здесь был пожар?
— Да. Не так давно, — и многозначительно добавила:
— Это случилось после приезда Нейпьера.
— Но что здесь было до пожара?
— Это была маленькая часовня… красивая маленькая часовня, построенная в честь Боумента. После того, как Нейпьер убил брата, отец построил эту часовню, куда он мог приходить… куда все мы могли приходить… чтобы в молчании, вдали от всех думать о Боументе. Часовня простояла здесь много лет и вот…
— …Она сгорела, — договорила я.
Мисс Стейси приблизилась ко мне и прошептала:
— Да, после приезда Нейпьера.
— Как это произошло?
Глаза маленькой женщины засверкали.
— Злая проделка… Нет… не проделка. Преступление.
— Вы хотите сказать, что кто-то сделал это нарочно? Но зачем? Какой в этом смысл?
— Из ненависти к Бо. Потому что Бо был хорошим и красивым. Вот почему.
— Вы полагаете… — я не решилась продолжить, но мисс Стейси сказала:
— Вы должны договаривать, миссис Верлейн. Так что же я полагаю?
— … что кто-то совершил поджог. Но я не понимаю, почему кому-то понадобилось это сделать.
— Вы еще многого не понимаете, миссис Верлейн. Мне бы хотелось предупредить вас.
И опять она сделала этот нелепый многозначительный кивок.
— Нейпьер сжег эту часовню, когда вернулся домой, потому что мы любили приходить сюда и вспоминать Боумента. Он не мог этого вынести. Поэтому и уничтожил эту часовню. Как он до этого уничтожил Боумента.
— Но почему вы так в этом уверены? — спросила я почти сердито.
— Я хорошо помню, как это случилось. Однажды вечером… было почти темно. Я сидела в своей комнате и почувствовала запах дыма. Я первая поняла, что случился пожар. Выйдя из дома, я сначала не могла понять, откуда идет этот запах. Затем я увидела… побежала… а когда оказалась здесь, на месте прекрасной часовни остались одни развалины. Еще летели искры. Это было ужасное зрелище. Я позвала на помощь, но было уже поздно. Теперь, кроме этого обгоревшего остова, ничего нет.
— До пожара здесь, вероятно, было очень хорошо.
— Хорошо?! Здесь было просто чудесно. Такое ощущение умиротворенности и покоя. Мой прекрасный Бо обитал здесь. Да! Вот почему Нейпьер не мог этого вынести. Вот почему он сжег эту часовню.
— Но ведь нет никаких доказательств, что это сделал… — начала я, но тут же остановилась и поспешно сказала:
— Простите, у меня много работы. Мне пора…
Мисс Стейси расхохоталась.
— Похоже, вам хотелось бы защитить Нейпьера. Вы явно берете его сторону.
— Не в моих правилах брать чью-либо сторону, мисс Стейси, — ответила я холодно.
Она снова рассмеялась и едко заметила:
— Но мы часто делаем то, что не в наших правилах, разве не так? Вы вдова. В каком-то смысле и я тоже. — Внезапно на нее лице появилось совсем старческое, скорбное выражение. — Я знаю. Ведь он… да, некоторые люди могут привлекать к себе своими пороками.
— Я перестаю вас понимать, мисс Стейси, — заметила я резко. — Полагаю, мне пора заняться своими делами. Благодарю за то, что вы показали мне эти… развалины.
Я повернулась и стремительно пошла прочь. Этот разговор с мисс Стейси был не просто неприятен, он поверг меня в душевное смятение.
Два дня спустя случилось событие, которое расстроило меня еще сильнее. Я шла тогда в классную комнату, чтобы посмотреть, нет ли там Эдит, и в тот момент, когда я хотела открыть дверь, я вдруг услышала голос Эдит, в нем чувствовалось отчаяние и гнев. Я замерла, и тут услышала, как она воскликнула:
— И если я это не сделаю, ты расскажешь… О, как ты можешь!
Меня потрясли не сами слова, не их скрытый смысл, а то, с какой мукой и болью они были произнесены.
Я не знала, что делать. Мне не хотелось оказаться в роли соглядатая. В этом доме я новый человек, и, возможно, не совсем правильно оцениваю ситуацию, излишне ее драматизируя. Я воспринимала своих учениц, всех без исключения, как почти еще детей.
Как оказалось впоследствии, я упустила очень важный момент. Стоило мне тогда проявить решительность и войти в комнату, может быть, все обернулось бы иначе. Но я тихо отошла от двери, не осмелившись ее открыть.
Эдит спорила с кем-то в классной комнате, с кем-то, кто угрожал ей. Единственным извинением тому, что я не вмешалась, было то, что я считала их ссоры детскими и не столь уж серьезными.
Спустя полтора часа у меня был урок с Эдит. Она играла так плохо, что могли бы возникнуть сомнения в ее способностях, если бы я не догадывалась о ее состоянии.
Я играла для сэра Уилльяма в соседней от него комнате. Дверь была открыта. Сначала я исполнила «К Элизе», затем несколько ноктюрнов Шопена. Мне казалось, что нигде так хорошо я не играла, как в той комнате. Ее атмосфера помогала мне, может быть, оттого, что я знала: здесь жила женщина, которая любила музыку. Пьетро непременно бы над этим посмеялся. Он бы сказал: «Настоящему пианисту не нужно, чтобы вокруг была какая-то особая атмосфера, ему достаточно того, что внутри него».
