– Подумай! Остановись и подумай! Если каким-то чудом ты и доберешься до Англии, то все равно попадешь мне в руки. Ты просто откладываешь неизбежное. – Грей очень старался освободиться, но и она не впервые связывала людей. – Я не причиню тебе зла. Клянусь.
– Это печально, мой Грей. Мы связаны правилами игры, в которой участвуем. А в этих правилах нет места, где я могу быть счастлива с вами. Или счастлива отдельно от вас, что делает все таким несправедливым. – Анник села поудобнее, обхватила колени руками. – Я узнала о себе нечто любопытное. Час назад я была уверена, что вы мертвы, и это причиняло мне боль. Теперь вы живы, но я должна вас покинуть, и это еще больнее. Тут нет логики.
За время их знакомства она еще ни разу не ощупывала лицо Грея, чтобы узнать, как он выглядит. Сейчас она могла это сделать. Волосы короткие, но мягкие, нос когда-то был сломан, кожа действительно грубая, надбровные дуги слишком заметные. Да, месье Грей явно не красавец.
– Я оставлю вам нож Анри, хотя он бы мне тоже пригодился. Это в качестве извинения за мои удары дубинкой. Когда я уйду, вы сможете освободиться. Дарю вам Анри, который, должна сказать, мне порядком надоел, хотя до сих пор еще жив. Я – сама благожелательность.
– Тебя убьют.
– Возможно. – У нее осталась последняя минута, чтобы погладить его. Он силен, достоин уважения, добр. И ее враг. Этим все сказано. – Грей, вы читали «Пир»? – Она прижала ладонь к его небритой щеке. Прикасаться к мужчине совсем не то, что к женщине. – «Пир» Платона.
– Я найду тебя, куда бы ты ни шла. Ты это знаешь. Я не сдамся. Никогда!
– Вы не найдете меня. Вы даже не узнаете, где меня искать. Так вот, Платон сказал, что любовники – как две половинки яйца, которые точно подходят друг другу. Одна половина создана для второй, поодиночке мы не полны. Вместе – одно целое. Все мужчины ищут вторую половину себя. Помните?
– Сейчас чертовски неподходящее время для разговоров о Платоне.
Анник улыбнулась:
– Думаю, вторая половина меня – это вы. На небесах переполох. Скандал. Вам предназначили красивую английскую школьницу в Бате, а мне – прекрасного итальянского повара в Палермо. Но колыбели непонятным образом поменяли, и все кончилось… невозможностью, которую не выразить словами.
– Анник…
Она быстро наклонилась и поцеловала его. Казалось, он удивился.
– Лучше бы судьба вообще не сводила нас, – прошептала она. – Я никогда уже не забуду, как лежала рядом с вами, как хотела вас.
– Ради Бога…
Поднявшись, Анник сунула нож в щель между камнями, недалеко от него, чтобы ему потребовалось время достать его.
– Эйдриан прав. Нужно было заняться с вами любовью, когда имелась такая возможность.
Она вышла из часовни, не обращая внимания на то, что он сердито говорил ей в ответ, и стараясь не споткнуться об остатки своей ловушки, валявшиеся на земле.
Лошадь обрадовалась ее приходу. Ей было не по нраву заключение в зарослях шиповника. Сесть на нее оказалось проще, чем Анник предполагала, к тому же никто в брошенном монастыре не видел, что она задрала юбку сверх всяких приличий. Она позволила лошади самостоятельно выйти из монастыря на дорогу. Потом ей оставалось только ехать на шум морского прибоя да крепко держаться за поводья и гриву. Скоро рассветет. Лошадь видела дорогу, а у кромки воды она может двигаться по линии прибоя.
Анник уже проехала с милю, когда дорога выпрямилась и пошла вниз. Лошадь Анри ускорила свой аллюр.
Вдруг удар. Боль. Падение. Она тут же поняла, что это была ветка дерева, свесившаяся над дорогой. И проклятая лошадь сделала это намеренно.
Анник закричала от страха. Она ударилась головой о землю, и мир взорвался. Потом ничего.
Лошадь, показав свой норовистый характер, позволивший Анри купить ее дешевле, удовлетворенно всхрапнула и ускакала. Анник осталась в канаве у дороги, мелкий дождь падал ей на лицо.
Лучше потерять сознание. Это была ее первая мысль.
Боль заполнила голову огнем.
Это была вторая мысль. Между первым и вторым мгновениями Анник вдруг поняла. Это случилось.
Свет. Свет проник сквозь закрытые веки. С ужасом и благоговением открыв глаза, она увидела в небе рассвет. Свет везде. Свет по краю облаков.
Значит, это случилось. Доктор в Марселе со своей ненужной латынью был прав. Ужасный кусочек чего-то сдвинулся, освободил зрительный нерв и теперь бродил в голове, чтобы убить ее.
Анник стала готовиться к смерти, предсказанной доктором.
Не было ничего особенного в том, что она в последние минуты жизни смотрит на сосны. Что она растянулась в мокрой холодной грязи. Она пыталась сочинить нечто возвышенное, подходящее для столь важного момента. Но думала о своей глупости. О том, что доверилась лошади Анри. О других мелочах. Лежать ей было неудобно, в желудке – пусто. И сверкающие капельки, соскальзывающие с иголок сосен, падают ей на лицо.
Анник ждала. Протекали минуты. Ничего не происходило, за исключением того, что она еще больше промокла.
Она поняла, что не собирается умирать, по крайней мере, немедленно. Она села. В обычные времена от такой головной боли она бы вообще не могла думать ни о чем другом.
– Как странно…
Анник осознала, что по привычке смотрит на свои руки. Было удивительно опять видеть свои руки. Видеть платье, бледно-зеленое, все в грязи. Видеть… Она больше не слепой червь. Она снова Анник, Лисенок. Незаурядная шпионка.
– Я вижу! Я могу все делать!
Она встала. Ей хотелось танцевать. Летать. В канаве было полно сосновых шишек, на которых так неудобно лежать. Она взяла пять штук, крепких, тяжелых, размером с ладонь.
Анник подбрасывала их, делая простые круги. Этому она научилась у Шандора… в ту первую ночь, когда восьмилетней девочкой пришла к цыганам, чувствуя себя одинокой.
Ловить их легко, как дышать. Две и две. Полудуш. Фонтан. Очень красиво. Голова невыносимо болела, но это уже не имело значения. Боже мой, она слишком неловкая. Раньше она могла жонглировать пятью, а сегодня была счастлива, выполняя простейший рисунок с четырьмя. Детское жонглирование.
Как бы ей хотелось показать это Грею! Ее жонглирование. Ее маленькое искусство. Ловкий прием, которым она владела только для собственного удовольствия.
Ничего не потеряно за эти долгие месяцы. Глаза и руки действовали вместе. Замечательные глаза, которые могли видеть. Но Грей не увидит ее жонглирование. Никогда.
Она вдруг стала неуклюжей, пропустила шишку и потеряла остальные. Они приземлились слева и справа, прямо друг на друга.
Анник прижалась щекой к стволу дерева, того самого, ветка которого сбила ее в грязь. У нее перехватило горло, и она заплакала, печальная и несказанно счастливая.
