После обеда все уселись на террасе. Луна блестела на ясном небе. Легкая сырость пронизывала ночной воздух. С Луары подымался туман. Алиса с непокрытой головой покачивалась в кресле-качалке.
— Так вы больше не боитесь, что ваши волосы разовьются? — сказал ей Андре.
— Да нет же, мой день окончен, и, вы знаете, здесь мы ложимся рано. Это настоящая деревня…
Когда Алиса удалилась, Антуан остался еще некоторое время на террасе. Когда он выкурил свою трубку, он выколотил пепел из нее о каменные перила, поднялся и протянул руку Андре.
— Ну, старина, покойной ночи! Я рано встаю. Ах, дело не в том только, чтобы смаковать стряпню Алисы, нужно работать! Я оставляю тебя, если тебе хочется еще подышать свежим воздухом. Ты знаешь дорогу в свою комнату. Покойной ночи!
Андре проводил его взглядом. Во всех окнах дома, кроме комнаты Алисы, было темно. Андре увидел, как на занавеске обозначилась тень. Антуан де Берсен вошел к своей любовнице. Андре это нисколько не раздосадовало. Он любил свое одиночество. Пусть он одинок, но в его сердце живет большая любовь! Что ему до удовольствий других, разве его наслаждение не бесконечно благороднее, будучи скрыто от всех? Тем не менее по какому-то чувству скромности он перестал смотреть на освещенное окно, за которым свет медлил угасать.
Он встал, спустился по грубой лестнице, ведшей ко второму выступу, потом сел под смоковницей, сгибавшей свои ветки, сквозь которые показывалась луна, теперь высоко стоявшая. Что-то задвигалось в тени дерева, и Андре почувствовал на своей руке ласку влажного и горячего языка, а из лохматой головы на него дружелюбно смотрели два прекрасных глаза. И он долго сидел таким образом под серебристым деревом, запустив пальцы в шелковистую шерсть сеттера.
Антуан де Берсен подошел к Андре Мовалю с письмом в руке.
— Я писал твоей матери, чтобы успокоить ее на твой счет. На, прочти.
Андре поблагодарил художника. Г-жа Моваль писала ему из Варанжевилля, чтобы выразить ему свою благодарность за сердечное гостеприимство, оказанное им ее сыну. С тех пор как она знала, что Андре находится в настоящем доме, она менее беспокоилась, чем когда он бегал по дорогам Бретани. Конечно, она сожалела о том, что ее мужу пришла мысль об этом путешествии, совершенном, впрочем, без несчастных приключений. Г-н Моваль, наоборот, радовался своей выдумке. Андре вернется в Париж немного более самостоятельным. Он был также доволен пребыванием Андре у его друга Берсена, так как здоровье г-жи де Сарни не допускало присутствия молодого человека в Варанжевилле. К тому же в Люссо, судя по письмам, в которых он регулярно давал о себе известия, он, кажется, вел очень здоровую жизнь.
С самого утра Антуан де Берсен уходил, взвалив на плечо мольберт и ящик с красками. Иногда Андре сопровождал его. Часто он оставался под смоковницей, читая или мечтая. Около полудня выходила Алиса. Утро она проводила в своей комнате, занимаясь туалетом или говоря о рецептах кушаний с тетушкой Коттенэ. С Андре она подолгу рассуждала о своих нравственных и физических достоинствах или о том времени, когда она была в монастыре в Блуа, под высоким надзором ее тетушки, м-ль Могон, лауреата Академии. Алиса равно гордилась сама собой, своим воспитанием, своей семьей. Ланкеро были, по ее словам, людьми, стоящими выше своего положения. Превратности судьбы, сделавшие из г-на Ланкеро-отца скромного страхового агента, не помешали ему иметь дядю, служившего в таможенном ведомстве. Ланкеро были даже сродни одному дворянскому семейству, де ла Лоранжер, у которого Алиса отделяла частицы «де» и «ла» с некоторым подчеркиванием.
Андре благоразумно решил покорно выслушивать рассказы Алисы и обходиться с ней, как с хозяйкой и владелицей дома. Хотя он знал, что то, что ему часто рассказывала Алиса, было неправдой, но он не обнаруживал никакого недоверия и остерегался малейшего намека на события, заставившие эту деву перейти от почтенного очага семейства Ланкеро на постель Антуана де Берсена. Поэтому они очень мирно уживались. Он спрашивал себя иногда, считает ли его м-ль Ланкеро простаком, всецело доверяющим ее россказням. Нет, было маловероятным, чтобы такая особа, как Алиса, не лишенная ни хитрости, ни ума, могла обманываться такой надеждой, но вежливое согласие Андре давало ей иллюзию, будто ее принимают за то, что она желала, чтоб ее принимали, и эта иллюзия льстила ее тщеславию и удовлетворяла ее потребности в уважении. Она была очень любезна по отношению к Андре. Антуан, возвращавшийся завтракать, находил их разговаривавшими под смоковницей. Антуан часто опаздывал. Алиса обижалась, не столько на само опоздание, сколько на то, что Антуан был так не ревнив и оставлял ее так долго наедине с Андре.
Завтракали; затем, пополудни, все вместе шли гулять. Антуан захватывал свои альбомы, свой ящик с красками. Алиса шла следом за ним, с зонтом в руке. Они располагались таким образом где-нибудь в поле, под защитой какой-нибудь изгороди, на опушке какого-нибудь леса, но чаще всего они спускались к Луаре. Антуан де Берсен обожал ее песчаный и водяной пейзаж, ее луга, окаймленные ивами и тополями, заливаемыми ею в половодье, после которого она оставляет за собой светлые лужи, называемые в этой стране «буарами». Пока он работал, Андре и Алиса отдыхали. Иногда они разувались, для того чтобы пройти к одной из песчаных мелей, которые обходит река в своих излучинах. Бегущая вода тихо шепчется вдоль этих голых островков. Часто Андре выбирал себе более отдаленный из них, куда Алиса боялась пускаться. Там он растягивался во весь рост на нежном, теплом от солнца песке и предавался мечтам.
Мысль о г-же де Нанселль наполняла его душу нежностью и печалью. Она казалась ему одновременно и очень близкой и очень далекой. Что она делала? Может быть, она сидела, как и он, у воды? Он думал об открытке, которую она ему послала и которую он хранил пришпиленною к стенке его комнаты. На открытке был виден замок Буамартен, смотрящийся в Луару. Тихая река, казалось, отделяла г-жу де Нанселль, держала ее в плену за своим текучим поясом. Андре вздыхал.
Он перебирал в своей памяти те немногие воспоминания о ней, которые у него были: встреча в магазине м-ль Ванов, визит у г-жи Моваль, обед на улице Мурильо. Это было все, да, но у него была уверенность в том, что он любит. Присутствие в нем этого чувства погружало его в томность, полную неожиданностей и неги. Порой он удивлялся самому себе. Он сознавал в себе нечто очень красивое и драгоценное, которое было любовью. Он как-то гордился тем, что он один владел своей собственной тайной. Мысль о том, что он мог бы доверить ее Антуану де Берсену, заставила его покраснеть; но если он и наслаждался эгоистически своей любовью, он также и страдал от нее, так как сознавал, что осуществить ее для него было невозможно.
