– Вы правы, господин Резанов. Она именно… такая.
Тут его лицо приняло столь мечтательное и глуповатое выражение, что Николай Петрович, наблюдавший такое пару раз в юности у своих столичных друзей, снова не сумел сдержать смех:
– Смотри не влюбись в нее, Георг! Для тебя это будет самым большим бедствием, какое только возможно!
– Не шутите так, командор, – не поддержал его веселья Лангсдорф. – Она очаровательная девушка, но неужели вы думаете, что я не понимаю?.. Она никому из нас не пара.
– Да уж… К тому же у нее наверняка есть жених, – ответил Резанов. – Впрочем, нам с тобой до этого нет никакого дела, нам главное – подружиться с ней. И мне это, кажется, уже почти удалось. Завтра это будет окончательно ясно.
– Так вы завтра снова с ней увидитесь?
– Скорее всего, да. Если я правильно понял ее намеки.
Георг снова вздохнул и окончательно загрустил.
– Ладно уж, переодевайтесь! – вздохнул он, вставая. – А то еще простудитесь и будете завтра смущать сеньориту своим чиханием.
С этими словами он вышел из каюты, оставив удивленного Резанова в одиночестве. Пожав плечами, тот принялся стаскивать с себя сырую одежду. «Похоже, Мария Консепсьон действительно нравится этому мальчику, – раздумывал он при этом. – Что ж, ничего удивительного, такая девушка не могла его не очаровать! Тем более что Георг вроде бы никогда раньше еще не любил…»
Неожиданно командор замер посреди каюты, оставшись в наполовину расстегнутой рубашке. Да, Георгу, молодому неженатому человеку, не знавшему раньше любви, было простительно поддаться чарам калифорнийской красавицы, но каким образом он, Николай, позволил себе так сильно ею увлечься? Как могло случиться, что он повел себя так же, как Лангсдорф, как будто и у него тоже никогда не было любимой женщины? Почему он за все утро ни разу даже не вспомнил об Анне?!
Калифорния, Сан-Франциско, 1806 г.
Во второй раз Николай и Мария Консепсьон встретились на том же самом месте, с той лишь разницей, что теперь девушка взяла с собой на прогулку только одну из своих подруг. Вид у этой подруги был скучающий, она почти не слушала ни Резанова, ни Марию и то ли думала о чем-то своем, то ли вовсе считала минуты до окончания прогулки. Нетрудно было догадаться, что находчивая сеньорита Аргуэльо взяла ее с собой, чтобы соблюсти приличия, и просто-напросто попросила ее не мешать их разговору с Николаем. Это было на руку Николаю, но в то же время такая предусмотрительность и смекалка юной девушки заставили его немного разочароваться. При более близком знакомстве Мария оказалась вовсе не такой восторженной и наивной, какой она представлялась ему до этого. Правда, для дела, которым он занимался, это, возможно, было и к лучшему, но сколько Николай ни напоминал себе об этом, ему никак не удавалось отделаться от чувства сожаления, что его юная помощница не совсем соответствует тому идеалу молодой девушки, к которому он привык. Анна Шелихова в ее возрасте, да и гораздо позже, ни за что бы не додумалась даже до такой невинной хитрости!
Об Анне Николай старался теперь вспоминать при каждом удобном случае. Стоило ему подумать, как идет Марии яркое платье испанки-простолюдинки, в котором она явилась на вторую встречу с ним, или как красиво звенит на фоне шума волн ее нежный девичий голос, как он тут же мысленно обращался к образу своей покойной жены, и у него перед глазами вставало ее скромное и немного грустное лицо, обрамленное прямыми темными волосами. Это сразу же отрезвляло командора, и он, отогнав не относящиеся к делу мысли о красоте и обаянии комендантской дочери, снова начинал смотреть на нее только как на добровольную помощницу. Вот только его с каждым разом все сильнее удручало то, что вспоминать Анну приходилось нарочно, заставляя себя представлять ее лицо. Раньше, до знакомства с сеньоритой Аргуэльо, ему не нужно было прикладывать никаких усилий, чтобы вспомнить свою любимую, она всегда присутствовала в его мыслях, всегда была рядом с ним, чем бы он ни занимался, о чем бы ни размышлял. А теперь Анна словно бы отошла в сторону, не желая делить то место, которое когда-то занимала одна, с другой женщиной.
«Аннушка, Аннетт, любовь моя! – звал ее про себя Резанов в те редкие моменты, когда Мария отвлекалась от разговора с ним на красивый вид или необычную ракушку под ногами. – Прошу тебя, прости и не думай обо мне плохо! Ведь ты знаешь, почему я с ней общаюсь, знаешь, для чего это нужно! Для людей из нашей колонии, для их детей, Анюта!»
Но Анна продолжала держаться в отдалении, в то время как Мария Консепсьон все сильнее привлекала Резанова то своим мелодичным голосом и теплыми улыбками, то выражением искреннего сострадания и дрожащими на кончиках ресниц слезами, когда он рассказывал ей о голодной и полной лишений жизни в Ново-Архангельске и других городах Русской Америки. Он уже не пытался смягчать страшную правду, чувствуя, что Марии можно и нужно описывать все как есть, в красках. А она слушала его, кусая губы, и казалась при этом такой несчастной, словно все эти ужасы русской колонии имели к ней самое прямое отношение.
Но говорили они в тот раз не только о Русской Америке и ее нуждающихся. Мария расспрашивала Николая и о России, и обо всех странах и островах, которые он видел во время своего кругосветного путешествия. Ей было интересно слушать, ему – интересно делиться с ней еще свежими впечатлениями от недавнего плавания. К тому же слушала она Резанова с таким восторгом и с такими горящими глазами, что разговаривать с ней было огромным удовольствием.
Они полдня бродили по тому же самому мысу, что и во время их первой встречи. К счастью, в тот день океан был намного спокойнее, иначе и Николай с Марией, и их скучающая спутница вымокли бы полностью. И уже после того, как они расстались и Мария Консепсьон скрылась за дверью своего дома, Резанов, возвращаясь на корабль, еще долго прокручивал в уме их беседу, повторял только что рассказанные истории и видел перед собой застывшую и старающуюся не пропустить ни одного его слова девушку. Самую благодарную его слушательницу.
Потом они встретились еще раз, но спокойно поговорить им не удалось – девушка опять была в окружении целой оравы сестер и приятельниц, страшно раздражавших Николая своей болтовней, смешками и кокетливыми взглядами. Они лишь обменялись несколькими фразами, и в тот день Резанов еще долго переживал случившуюся «неудачу» и думал о том, что он мог бы рассказать Марии и что – услышать от нее, если бы им не мешали все эти глупые, ничего не понимающие сеньориты.
А еще через день в порт прибежала запыхавшаяся служанка с запиской – она металась среди кораблей, бросалась к каждому встречному грузчику или матросу с вопросом, где находится судно «Юнона», а затем, когда ее подвели к нему, принялась требовать, чтобы ее пустили к графу Резанову, потом что письмо она могла передать только ему лично в руки. Капитан пускать на борт женщину отказался, но графа позвал, и служанка, передав ему свернутую в трубочку записку, проворно убежала. А Николай, торопливо развернув письмо и пробежав его глазами, едва удержался, чтобы не вскрикнуть от радости: это было приглашение на обед к коменданту крепости Хосе Дарио Аргуэльо. Мария сдержала свое слово и уговорила отца принять Резанова!
