Звуки по ту сторону переборки утихли, но потом возобновились, ровные, ритмичные, давно знакомые ему. Они были здесь, кем бы они ни были… может, то пели духи моря?
Так повторялось почти каждую ночь, когда остальные матросы уже спали. Поначалу эти звуки лишь заставляли Роджера еще глубже чувствовать собственную отдаленность от всех, он оставался наедине с огненным призраком Брианны… Казалось, для него невозможно найти истинное человеческое тепло, объединяющее сердца или умы, ему оставалось лишь животное соседство тел, цепляющихся друг за друга в темноте. А может быть, для таких, как он, и не существует ничего другого?
Но постепенно в тихой симфонии он стал различать новые звуки — едва уловимые слова нежности, тайные звуки торжественных обещаний… и он уже чувствовал себя не посторонним наблюдателем, а участником чужих жизней.
Конечно, он не высказывал этого вслух. Возможно, лишь очень немногие пары питали истинную любовь друг к другу, или истинную страсть… но теперь Роджер готов был приветствовать этих незнакомцев. И то и дело вспоминал высокого молодого человека со светлыми волосами и его рыжеватую юную подругу, с открытым и добрым лицом… он видел, как они смотрели друг другу в глаза, стоя на причале, видел, что они бесконечно верят друг другу… и отдал бы душу за то, чтобы испытать такую же веру.
Глава 38
За тех, кто в море
Внезапно налетевший шквал в течение трех дней удерживал пассажиров третьего класса в трюме, а матросы были вынуждены все это время оставаться на своих постах, и им едва удавалось урвать минутку, чтобы поесть или немного отдохнуть. А когда все кончилось, и «Глориана» гордо помчалась по утихающим волнам, а рассветное небо заполнилось стремительно бегущими перистыми облаками, предвещавшими обычный дождь, Роджер спустился в кубрик и свалился в свой гамак, слишком измученный, чтобы хотя бы снять мокрую одежду.
Он так и проспал четыре часа подряд — в скомканной сырой робе, насквозь просолившейся, — и проснулся от свистка боцмана с чувством, что сейчас ему необходимо срочно принять горячую ванну, а потом спать неделю подряд… однако он, пошатываясь, выбрался из гамака и вернулся к своим обязанностям. Ему предстояло стоять дневную вахту.
К закату Роджер устал уже до такой степени, что дрожал с головы до ног, помогая поднимать из трюма на палубу бочку со свежей водой. Он топориком вскрыл бочку, думая при этом, что, пожалуй, как только возьмет черпак, так сразу и свалится в бочку вниз головой. Но он совладал с собой. Он плеснул себе в лицо холодной водой, надеясь успокоить резь в утомленных глазах, и залпом выпил полный черпак, не вдаваясь на этот раз в размышления о вечной противоречивости моря, в котором одновременно было и слишком много воды, и слишком мало.
Пассажиры третьего класса выбрались на палубу, держа в руках кувшины и ведерки, и выглядели они так, будто чувствовали себя куда хуже, чем Роджер; все они были бледно-зелеными, как поганки, покрыты синяками от того, что их во время шторма мотало по трюму, как биллиардные шары… и от них дурно пахло из-за вернувшейся морской болезни и из-за того, что за эти дни все ночные посудины переполнились до отказа.
Но, вопреки общей атмосфере немощи и нездоровья, одна из старых знакомых Роджера бодро прыгала вокруг него, монотонно напевая песенку, раздражавшую его слух:
Семь селедок равны лососю,
Семь лососей равны тюленю,
Семь тюленей равны киту.
А семь китов меньше одной Сирин Кройн!
Лопаясь от радости, что вырвалась наконец из трюма, маленькая девочка чирикала, как сумасшедшая цикада, заставляя Роджера улыбаться несмотря на усталость. Она вприпрыжку подбежала к поручню и поднялась на цыпочки, осторожно выглядывая за борт.
— А как вы думаете, мистер Маккензи, это не Сирин Кройн наслала на нас непогоду? Бабуля говорит, очень даже может быть! Эта Сирин может ведь очень сильно хлопать хвостом по воде, вы знаете? — сообщила она Роджеру. — И от этого бывают очень большие волны!
— Ну, я лично не стал бы много думать о таких вещах. А где твои братишки, a leanncm?
— Болеют, лихорадка у них, — безразличным тоном ответила девочка. Да и в самом деле, ничего тут не было особенного; половина эмигрантов страдала кашлем и насморком разной тяжести, и три штормовых дня, проведенных в темном трюме, в отсыревшей одежде, явно не прибавили им здоровья.
— А вы когда-нибудь видели Сирин Кройн? — спросила девчушка, еще сильнее перегибаясь через поручень и при этом закрывая глаза ладонью, словно боялась, что Сирин прямо сейчас всплывет рядом с кораблем. — Она и вправду такая большая, что может проглотить корабль?
— Я лично ни одной из них ни разу не видел, — Роджер бросил черпак в бочку и схватил девочку за лямки фартука, решительно оттаскивая от поручня. — Ты бы поосторожней, а? Ей ведь проглотить тебя, девочка, не труднее, чем слопать кильку!
— Смотрите! — внезапно завизжала девчушка, натянув изо всех сил лямку, за которую держал ее Роджер, и снова высовываясь за поручень. — Вон она, это она!
Роджер, услышав искренний страх в голосе малышки, невольно шагнул к поручню и всмотрелся в воду. Темная тень маячила у самой поверхности — черная и обтекаемая, стремительная, словно пуля… и длиной едва ли не в половину корабля. Она несколько мгновений держалась вровень с судном, потом повернула в сторону и ушла вдаль.
— Акула, — сказал Роджер, потрясенный зрелищем. Он слегка подтолкнул визжащую девочку, чтобы заставить ее замолчать. — Это всего лишь большая акула, ты слышишь? Ты же знаешь, что такое акула, правда? Мы же на прошлой неделе съели одну такую!
Визжать девочка перестала, но ее нежные губы все еще дрожали, личико побелело, а глаза расширились от страха.
— Ты уверен? — сказала она. — Это… это не Сирин Кройн?
— Нет, не Сирин, — мягко заверил ее Роджер и, зачерпнув воды, дал девочке напиться. — Это была просто акула.
Правда, это была самая большая акула, какую ему когда-либо приходилось видеть, мысленно добавил Роджер, обозлившись на самого себя за то, что тоже слегка испугался… огромная, гигантская, но все равно просто акула. Эти твари постоянно следовали за кораблем, и стоило ему чуть замедлить ход, как они начинали вертеться у самых бортов, привлеченные запахом гниющих отбросов, летевших с корабля в море.
— Изабель! — Негодующий зов заставил юную собеседницу Роджера забыть о морских чудищах и вернуться к семейным делам. Волоча ноги и поджав губы, Изабель, ссутулившись, взялась за ведро с водой, чтобы помочь матери отнести его в трюм, и предоставив Роджеру завершить раздачу воды без дальнейших помех.
