похода, – напомнил Амунд. – И будет лучше всего, если мы разделим его – одна лодья останется у вас, а другая будет у меня.
– Почему – у тебя? – удивился Годо. – Если бы мне это сказал Фредульв или еще кто-то из киян, я бы понял. Но ты не человек Грима или Хельги. Из киян здесь никого нет…
– Есть мы, – возразил Унерад и кивнул на Божевека. – Мы – люди Олеговы. И добро, что ему причитается, довезем со своим вместе… коли боги дадут нам самим домой воротиться.
– Нет. – Годо не намерен был сдаваться. – Чужое имущество мы делить не будем. Грим-конунг поручил его нам. И мы довезем его до его жены… то есть вдовы. Если его отец желает свою долю, пусть присылает к ней и разбирается с Олавом, имеет ли он право на это.
– Наследство получает тот, кто мстит, – напомнил Амунд. – Вы готовы от лица Олава и его дочери принять долг мести? Это ведь совсем молодая женщина, да? Будет ли она рада такому наследству?
– Это не наше дело! – отрезал Свен. – Наше дело – доставить ей то, что нам было передано ее мужем. А если условия ей не понравятся, она всегда сможет отослать имущество его отцу в Киев. Но мы свое дело знаем, и мы его сделаем.
* * *
– У них потом разговор ходил, мол, сыновья Альмунда в то Гримово добро вцепились клыками, будто два пса, рычат и никого не подпускают! – рассказывал Годо. – Ну да и пусть болтают что хотят! Но ничего киевским не отдали, кроме тех девок…
В это время Свен, метнув взгляд в сторону, толкнул Годо локтем; тот обернулся и замолчал. Они было не заметили, как в гридницу неслышно, будто тень, вошла Ульвхильд; когда они ее увидели, она уже некоторое время слушала их.
Оба встали и поклонились. Ульвхильд медленно подошла. Веки ее покраснели, лицо казалось истомленным и отрешенным. Свен подумал, что с часа их приезда она бродит, как и они сами, не находя себе места; их изменил поход и сделал чужими в родном доме, а ее – привезенное ими известие. От этого надменная дочь Олава вдруг показалась ему более близкой, чем за всю жизнь, а они ведь знали ее почти с рождения.
– Вы рассудили верно… – Она взглянула на обоих братьев без былого высокомерия, но с той же отрешенностью. – Если Хельги когда-нибудь сумеет отомстить за моего мужа, я отошлю ему все… все до последней бусины. А если он не возьмется за это… То лучше пусть сокровища лежат без дела, дожидаясь того, кто совершит эту месть.
– Боюсь, ждать придется долго… – протянул Олав. – Не думаю, что мы в ближайшие годы сумеем собрать новое войско, с которым стоит идти на хазар с надеждой на победу.
– Серебро и золото вечно, как сами боги! – Ульвхильд почти усмехнулась. – Я скорее прикажу зарыть все в землю или бросить в Волхов, и пусть лежит там, пока не найдется настолько сильный человек… чтобы смог сровнять с землей весь этот их гнусный Итиль! И никто другой, клянусь богами, от меня не получит ни одного шеляга из тех сокровищ!
– Но моя дорогая… – мягко начал Олав, не вставая с места: в последние два дня он сам как будто побаивался своей овдовевшей дочери. – Сейчас еще рано говорить об этом, но когда-нибудь эти сокровища понадобятся тебе самой как твое приданое…
– Приданое! – Ульвхильд пренебрежительно дернула плечом. – Не думаю, чтобы я еще когда-нибудь пожелала выйти замуж!
«Не думаю, что я посмел бы на ней жениться, если бы и мог, – подумал Свен, глядя, как она удаляется. – Ну или на долгую жизнь при этом бы не рассчитывал».
Он покосился на брата: Годо тоже смотрел ей вслед, и по глазам его Свен заподозрил, что Годо, пожалуй, рискнул бы…
* * *
Еще два дня занимались дележом добычи между дружиной Хольмгарда. Все остальные ратники из подданных Олава, выделив ему положенную треть, отправились по домам; могучая река, когда-то собравшаяся из ручейков родовых ополчений, снова растеклась и пропала в лесах. В целом домой вернулось лишь немногим больше половины, но родичи погибших получили их долю серебра. Ушли через Шелонь на запад псковичи с остатками своей чуди, отправились на север по Волхову ладожане, и через несколько дней в Хольмгарде из чужих остались только выходцы из заморья: даны, свеи и вильцы. С ними Олав заключил договор, приняв их всех на службу до весны: наступала зима, близился срок сбора дани, и для этого по-прежнему нужны были люди. Олав уже объявил, что для возмещения понесенных его дружиной потерь он наймет новых людей, и многие из заморских дренгов – младшие сыновья бондов, кого дома не ждало наследство, – пожелали остаться у него на более долгий срок. Благодаря добыче они могли обзавестись своим хозяйством, в Свеаланде или здесь, но многие предпочитали сперва осмотреться, оставаясь в привычном дружинном кругу.
На новом дворе стало просторнее: часть людей переселились в дружинный дом и гридницу Олава, одна изба освободилась, и туда Свен и Годо пока сложили свою собственную долю добычи. Им следовало думать, чтобы весной обзавестись скотом и челядью, но пока все их мысли поглощали дружинные дела. У половины не было подходящей зимней одежды – пришлось раздать работу по весям, тамошним девкам, кто свободен от возни с льном, шить свиты, теплые порты, кожухи. Возами покупали овчины, оставшиеся после осеннего забоя скота. Хорошей шерстяной тканины не хватало, и даже самые косорукие веснянки сбыли самые неудачные свои изделия, обменяв грубую вотолу на полоску шелка шириной с ладонь или на четвертинку разрубленного шеляга. На супредках по всему Ильменю и Волхову девки хвастались приобретениями: шелковой отделкой платья, разноцветными бусинами, а то и целыми шелягами, подвешенными к ожерельям.
Витислава тоже шила целыми днями, все время, что оставалось от других занятий. Трепать лен, чем занимались все женщины в селениях вокруг Хольмгарда, к счастью, ей не приходилось, Радонега покупала в весях готовую кудель, которую оставалось только спрясть: нить и полотно – показатели искусства хозяйки дома, это делают сами. И теперь, когда муж ее наконец-то был дома, Вито очень хотела показать, чего достигла.
Жили Годо и Свен по-прежнему на новом дворе, но утром и вечером заходили посидеть с родней. Это было самое важное для Витиславы время; она и радовалась, и обмирала от волнения, и хотела видеть Свена, и не смела взглянуть ему в лицо. Пока Вито была ребенком, она и не ждала внимания от своего взрослого мужа. Но
