– Нет, потому что меня не было рядом, когда умирал мой брат. А я мог предотвратить его смерть. Каково мне было, как думаешь? – Он горько усмехнулся. – Я вечно гордился тем, что никогда не испытываю жалости, но на самом деле это ощущение всегда живет во мне. – В его зеленых глазах снова образовалась пустота, которую Диана видела, когда вошла в его спальню вчера ночью. Он с унынием продолжил: – По крайней мере Изабо тебя простила. А Пол никогда этого не сделает. Моя сестра тоже. Кстати, это одна из причин, по которой мы с ней не ладим.
– Это нечестно с ее стороны.
Джеймс пожал плечами.
– Ну, она тоже чувствует вину. После того как погибла жена Пола, Онория заставила его отправиться на поиски убийцы. Она знает, какой должна быть расплата, в нашей семье обид не прощают.
Закончив свою речь, Джеймс уставился в одну точку и молча водил пальцем по ее животу.
– А почему ты сказал, что я не забеременею от тебя? – спросила Диана.
Он выглядел печальным.
– Я не хочу об этом говорить. Мужчине сложно признать негодность его семени.
– Но откуда тебе знать?
– Скажем так, у меня есть на то причина, – ответил Джеймс, глядя на нее с иронией.
– Потому что ни одна из твоих любовниц не рожала?
– Что-то в этом роде.
– Может, они сами были бесплодны? У женщин такое случается.
– Но не у стольких же.
Она села в постели.
– Боже мой, Джеймс!
– Нет, я не собираюсь называть тебе точное число.
– Думаешь, я так плохо воспитана, чтобы устраивать допрос?
– Дорогая, ты чертовски любопытна, как бы тщательно это ни скрывала. – Он поцеловал ее. – Перевернись.
– Что?
– Перевернись. Хочу еще кое-что тебе показать.
Диана посмотрела в окно.
– Нет, уже почти утро. Не надо ничего показывать.
– Вот именно, что почти.
– Джеймс…
– Что случилось? Устала?
– Нет, не очень…
– Тогда переворачивайся!
Она недовольно фыркнула, но послушалась. Горя от предвкушения, Диана расправила простыню, устраиваясь поудобнее, что было не так уж важно. Без всякого предупреждения Джеймс взял ее за бедра, резко притянул к себе и вошел в нее одним резким движением.
У нее расширились глаза, и вздох, вырвавшийся из легких, перерос в сладостный стон. Диана поняла, что удовольствие, испытанное этой ночью, было лишь крохотной долей, и впереди таилось еще множество удивительных, волнующих открытий. Но сейчас все эти мысли расплывались, как туман, и думать хотелось лишь о том, что Джеймс был в ней, горячий и страстный.
Извиваясь от неистового трения, Диана схватила в кулак простыню и засунула ее себе в рот, заглушая собственный крик.
– Милая, ты все еще любишь меня? – с легкой усмешкой спросил он.
Она не помнила, какой ответ прокричала, но он, кажется, остался доволен.
Закончив, Джеймс лег ей на спину, неустанно целовал волосы и шепотом повторял ее имя. Медленно-медленно Диана заставила себя вернуться из далекого волшебного царства, путь в которое он щедро открыл для нее. Она снова почувствовала под собой мятые простыни и влажную подушку; рассветный бриз щекотал вспотевшее тело.
Ей нравилось лежать под ним. Он был тяжелый, но очень удобный, сильный и такой красивый, что она готова была провести хоть всю жизнь у него под боком, свернувшись калачиком.
Джеймс устроился рядом, нежно прикасаясь губами к ее коже.
– Можно мы теперь поспим? – прошептала Диана. Она ощутила на спине теплый выдох.
– Да, теперь я разрешу тебе поспать, – ответил он, тихо смеясь.
– Большое спасибо…
Она уже утопала в крепких объятиях Морфея, когда сквозь сон послышался его ответ:
– Всегда пожалуйста, милая.
Солнце ярко светило в окно столовой, наполненной соблазнительными ароматами: толсто нарезанный хлеб с козьим сыром, апельсины только что с ветки, джем из ранних ягод, бекон и, конечно, свежий крепкий кофе с сахаром. Джеймс положил на свою тарелку все, до чего мог дотянуться, и приступил к завтраку.
Адмирал сидел рядом, изображая увлеченное чтение газеты, выпущенной полгода назад. Они должны были о многом поговорить, но сейчас Джеймса больше волновала еда. Впервые в жизни он чувствовал столь сильный голод – возможно, еще и потому, что прошедшей ночью в нем открылось огромное количество потайных дверей, о которых он не подозревал раньше.
Диана разрушила в его представлении барьер между физической любовью и эмоциями. Теперь он узнал, каким прекрасным бывает чувство одновременного удовольствия в душе и в теле.
Размышляя, он положил себе новую порцию бекона, взял мятное желе и еще несколько кусочков хлеба.
– Миссис Прингл замечательно готовит, – сказал он. Адмирал опустил газету и взглянул на него.
– Этот корабль?
Джеймс прожевал хлеб и перешел к сочному апельсину.
– Да. С ним что-то не так?
– Он очень удобно появился: именно в тот момент, когда тебе было нужно.
– Да, это удобно, – согласился Джеймс. Локвуд отложил газету в сторону.
– И как долго ты планировал это маленькое приключение?
– Много лет.
– Ты заставляешь обстоятельства работать на тебя, так?
– Стараюсь. – Джеймс выстроил дольки апельсина в аккуратную шеренгу. – У вас тоже немало тайн, адмирал.
– Что ты теперь собираешься делать?
– Уйду. Оставаться здесь с Мэллори – плохая идея. Ради вас я оставил его в живых, но боюсь снова потерять терпение.
– Теперь это не важно. – Адмирал угрюмо смотрел на Джеймса. – Мэллори мертв. Сегодня утром он выпил почти всю настойку опия.
– Проклятие!
– Ты поведал ужасную историю, Джеймс. Глубоко в сердце я верил, что Мэллори исправился, но ты тоже был прав – это не зачеркивает его преступлений. Он осознал, насколько сильную боль причинил тебе, и вчера вечером принял решение уйти. Его поступок достоин уважения.
Джеймс подпер голову рукой, пытаясь разобраться в своих ощущениях: злость, гнев, облегчение… все это кружилось в голове бурным потоком. Он поднял глаза.
– Я не могу сделать вид, что мне жаль.
– Я лишь боялся, что ты разозлишься – он ведь лишил тебя шанса отомстить.
– Нет, свое решение я принял вчера в пещере. Оставил его в живых ради вас и Дианы.
– Благодарю тебя за это. Ты дал ему возможность самому обрести покой.
– Только не надо делать из меня героя. Я был на волосок от того, чтобы пристрелить его, и если бы он сам не ушел, я мог бы довести свое дело до конца. В жизни не все так просто, знаете ли.
– Да, это мне известно.
Они смотрели друг на друга, и Джеймс не мог понять, был ли адмирал озлоблен или, наоборот, сожалел. Восстановив самообладание, Локвуд снова взялся за газету. Еще одна черта, которую Джеймс ненавидел в англичанах – вздернутый подбородок и полная безмятежность, даже когда дело касалось таких вещей, как жизнь, смерть или любовь.
