– Есть же общества ветеранов…
– Знаю, но я всегда был волком-одиночкой, и потом – худшее уже позади. Я вновь могу смотреть на деревья; могу позволить кому-то подойти ко мне со спины. Все закончилось, Кэт. Я выкарабкался.
– Ничего не закончено, если тебя это по-прежнему мучает, – спокойно возразила она.
Рул рвано выдохнул:
– Я сумел выжить. О большем и просить нельзя.
Беззвучный смех сотряс его грудь, когда он продолжил:
– А я ведь и об этом не просил. Поначалу… О боже, да сначала я молился каждый день: «Господи, пусть я выживу. Позволь мне пройти через этот ад. Убереги. Не допусти, чтобы меня разнесло на грязную кучку кровавых лоскутков». Потом, где-то через полгода, я молил об ином. Жить мне уже не хотелось. Как и возвращаться. Да никто, видя подобное, не захотел бы снова и снова встречать по утрам восход. Я мечтал умереть. Сам искал смерти. Совершал то, на что в здравом уме не пойдет ни один человек, – а я это делал. В один миг я находился в джунглях, а потом – бац, и я в Гонолулу, а вокруг расхаживающие под деревьями идиоты, позволяющие другим людям приближаться к себе и с улыбками и смехом уставившиеся на меня, точно я какой-то ненормальный урод. О черт… – его голос сорвался, и Рул резко замолчал.
Проведя тыльной стороной ладони по щеке, Кэтрин с удивлением поняла, что та мокрая. Слезы? Во время боевых действий во Вьетнаме она была совсем ребенком и не могла ясно осознавать все ужасы той войны. Однако потом Кэт много об этом читала, смотрела хронику и хорошо запомнила, как выглядел Рул в тот день, когда отец привез его на ранчо. Потухший взгляд и суровое избитое в кровь молчаливое лицо – таким перед ней предстал образ Вьетнама.
Но для нее это была лишь картинка, а для Рула – реальные воспоминания и кошмары.
Надрывно вскрикнув, Кэт бросилась к Рулу и сжала так сильно, что ему пришлось бы постараться, чтобы снова отпихнуть ее. Однако Рул и не пытался: уютно пристроив Кэтрин в своих объятиях, он бережно притянул ее голову себе на грудь. Та тут же намокла, и Рул ласково оттер с глаз Кэт слезы.
– Малыш, не плачь из-за меня, – пробормотал он и крепко, почти грубо поцеловал. – От тебя мне нужно утешение, а не жалость.
– Что? – слабо всхлипывая, переспросила Кэтрин.
– Вот это.
Он поднял ее повыше, не переставая осыпать жаркими поцелуями, от которых кружилась голова и сбивалось дыхание. Кэт оплела его руками и ногами, испугавшись, что, если Рул ее отпустит, она просто упадет. Но упасть ей не дали. Напротив, Рул томительно медленно позволил ее соскользнуть по себе вниз, и она невольно ойкнула, почувствовав, что он вошел в нее.
– Хочу вот этого, – отрывисто повторил Рул, учащенно дыша. – Хочу забыться, потерявшись в твоем теле. Хочу, чтобы в постели, лежа подо мной, ты сходила с ума, правда, ты и так это делаешь, верно? Скажи мне, Кэт. Скажи, что сходишь по мне с ума.
Уткнувшись лицом ему в шею, она сгорала в огне желания, который разжигали движения его мощных бедер.
– Да, – простонала Кэтрин, заранее соглашаясь с любым его требованием.
Острое наслаждение, точно поток раскаленной лавы, накрыло обоих одновременно. Рул опустился вместе с Кэт на пол, но она даже не обратила внимания на жесткость или неудобство. Как только сладкая пульсация содрогавшейся мужской плоти прекратилась, Рул поднялся и перенес Кэт обратно в постель. И баюкал в колыбели своего тела, пока ее не сморил сон.
Когда Кэтрин проснулась, стояло уже солнечное утро. Она потянулась и только тут поняла, что не одна. Рул лежал рядом и наблюдал за ней; легкая улыбка смягчала обычно суровые черты. Кэт сонно улыбнулась ему в ответ. Он, ни слова не говоря, привлек ее к себе, обхватив рукой за талию, а затем снова занялся с ней любовью.
Много позже, когда страсть улеглась, Рул приподнял голову и бархатным с хрипотцой голосом предложил:
– Выходи за меня замуж.
В ошеломлении, Кэтрин могла лишь изумленно смотреть на него.
Грустная улыбка искривила мужественные точеные губы Рула, и он повторил:
– Выходи за меня. Чему ты так удивляешься? Я планировал это, еще когда тебе было… о, пятнадцать или около того. Фактически с того самого дня как ты заехала мне по лицу, за что и получила по своей смуглой маленькой попке.
Неожиданно испугавшись этого нового поворота в их отношениях, Кэтрин вывернулась из его рук и дрожаще произнесла:
– Я не в состоянии решить, оставаться мне тут или нет, а ты хочешь услышать, выйду ли я за тебя замуж. Как я могу тебе ответить?
– Легко, – успокоил ее Рул, укладывая рядом. – Не думай об этом и ни о чем не беспокойся. Просто согласись, и все. Мы можем по ночам отчаянно сражаться за каждую пядь земли до кровати, но, как только окажемся в ней, это будет стоить любого синяка или ссадины. И обещаю, что тебе никогда не придется засыпать в холодной постели.
Его слова потрясли Кэтрин до глубины души. О боже, она так хотела Рула! Но, несмотря на едва ли не наркотическую зависимость от его любовных ласк, понимала, что Рул не желает впускать ее в свою жизнь, исключая часть, касающуюся физической близости. Вчера она почти умоляла его довериться ей, а он ее оттолкнул.
Кэтрин содрогнулась.
– Нет! – отчаянно выпалила она, больше всего боясь не устоять перед искушением и, воспользовавшись советом Рула ни о чем не думать, просто согласиться выйти за него замуж, наплевав на все сомнения. Она нуждалась в нем так сильно, что ей было страшно, но Рул сказал, что давно хотел жениться на ней, о любви тут речи и не шло. Он все распланировал. И никогда не скрывал своей преданности ранчо. Рул им одержим, возможно, настолько, что готов жениться на собственнице, чтобы и дальше держать все в своих руках. Прошлой ночью ей лишь слегка приоткрылось то, что сделал с ним Вьетнам, но зато она наконец-то поняла, почему Рул так отчаянно цеплялся за «Угодья Донахью». Горячие слезы обожгли лицо, и Кэтрин почти выкрикнула:
– Не могу! У меня даже мысли путаются, когда ты рядом! Ты дал слово, что не тронешь меня, и не сдержал! Я возвращаюсь в Чикаго. Сегодня же. Мне больше не вынести такого давления!
Ни разу в жизни Кэт не чувствовала себя более несчастной, чем когда в наступившей тишине Рул поднялся и вышел из спальни. Она лежала не двигаясь, изредка вытирая непослушные слезы, которые все текли, несмотря на безнадежные усилия их сдержать. И тело, и разум терзала боль из-за невероятной потребности в этом невыносимом мужчине, которой Кэтрин не могла управлять и которую не понимала. Ей ведь хотелось, чтобы он оставил ее в покое? А теперь у нее такое ощущение, будто из души кусок выдрали. Кэтрин искусала все губы, предохраняя себя от того, чтобы крадучись не пройти по коридору и, пробравшись в комнату Рула, не скользнуть в его крепкие объятия. Следует уехать. Если останется, он воспользуется ее слабостью, привязывая к себе навсегда, и тогда она уж точно не узнает, что для него важнее: Кэтрин Донахью или ранчо.
