Привратник отрицательно покачал головой и попытался закрыть дверь. Эмрис решительно поставил свой запыленный сапог на порог и не позволил двери закрыться и прищемить ему нос. У привратника почему-то был испуганный вид.
– Я никому не причиню вреда! – поспешно сказал Эмрис. Ему не хватало только еще возиться с впадающей в истерику прислугой. Мало у него забот с творческими личностями. – Я – барон Роксбург, друг герцога Медичи. Я приехал, чтобы сопровождать художника в Шотландию. Итак, где он сейчас?
Лицо привратника просветлело.
– Барон! Мы не… Синьор и синьора Барди не ожидали вас так скоро.
Ожидания Барди в данный момент Эмриса беспокоили меньше всего.
– Художник Филипп – он дома?
Привратник непроизвольно посмотрел наверх в сторону мансарды, и Эмрис наконец вздохнул с облегчением, поняв, что он успел вовремя.
– Синьор и синьора Барди нынче ужинают у Кондиви. Они вскоре будут. Но если вы подождете здесь, то я сейчас принесу письмо, которое они оставили для вас, если вы появитесь после их отъезда. – Не ожидая ответа, привратник скрылся в глубине помещения.
Эмрис не собирался терять попусту время. Еще не хватало, чтобы всякие торговцы решали за него, что ему положено делать, а что нет. Слуга не упомянул, что художник ужинает вместе с Барди, и Эмрис собирался проверить, есть ли кто-нибудь в мансарде… В конце концов он не для того скакал почти двое суток как сумасшедший, чтобы остаться стоять здесь на пороге.
Пройдя длинным коридором, он оказался в просторном полутемном холле. Неяркий свет бросал янтарные блики на тяжелую мебель. Эмрис огляделся. Вещи добротные, но не роскошные. Барди, очевидно, из тех купцов, что твердо стоят на ногах, но звезд с неба не хватают.
И никакого следа привратника. Куда он провалился? Эмрис пересек широкий холл и подошел к ступенькам лестницы, ведущей на верхний этаж. Он уже собирался подняться наверх, когда его взгляд приковала картина, украшавшая стену. Великолепное полотно! Он оглянулся. Ему не сразу удалось разглядеть в полутьме, что все стены холла были увешаны портретами.
Отличными портретами! В мягком полумраке холла мерцающие блики горящих светильников отражались на блестящей поверхности картин. И хотя трудно было рассмотреть некоторые детали, но даже и при таком освещении бросались в глаза и сочные краски, и динамика композиции, свидетельствующая о большом мастерстве.
Поднимаясь по ступенькам на второй этаж, Эмрис задержался напротив открытого окна. Льющийся сквозь оконный проем лунный свет падал на картину, изображавшую мадонну с младенцем. Взгляд Эмриса привлекло лицо мадонны. Что-то в ней ему показалось знакомым. Это не было повсеместно повторяемое изображение мадонны с младенцем. Улыбка мадонны, трудно уловимая, но безошибочно узнаваемая. Круглолицый счастливый младенец излучает нежность и радость жизни. Тонкие ручонки, тянущиеся к лицу матери, были выписаны настолько реалистично, что Эмрис не удержался и потрогал руками холст.
Ему известен этот художник. Эмрис наклонился разглядеть подпись мастера. На той картине, что висела у него в галерее, подписи не было.
Неожиданный шум, раздавшийся позади, заставил шотландца поспешить. Прыгая через три ступеньки, он быстро одолел последний пролет лестницы и остановился. Перед ним была небольшая площадка, на которую выходила всего одна дверь. Она была чуть приоткрыта.
Подобно первому рассветному лучу в коридор из двери пробивался тоненький лучик света. Совершенно бесшумно Эмрис Макферсон приоткрыл дверь и осторожно вошел внутрь просторной комнаты.
Его окружала полная тишина и полный беспорядок. Эмрис огляделся вокруг. Слева была высокая ширма, отделяющая часть комнаты, прямо перед ним на низеньком столике у стены приютился масляный светильник. Над ним висела картина. Эмрис с интересом разглядывал панорамную сцену. Большая толпа дворян в центре, а чуть позади сверкающие золотом ряды остроконечных шатров, от которых блестящими тонкими нитями отражаются солнечные лучи.
Эмрис улыбнулся, узнав изображенное на картине место. Кале. Художник, очевидно, там побывал.
Элизабет Болейн – вот основное, что осталось в памяти Эмриса о Кале. Она промелькнула в его жизни как падающая звезда. Но почему-то сейчас, стоя перед картиной, он почувствовал, что в его душе опять возникает чувство утраты. Это была все та же ноющая боль, что он испытывал всегда, когда вспоминал эту женщину. Непонятно, почему она так запала ему в сердце, но он и до сих пор, где бы ни находился и чем бы ни занимался, вспоминал о ней. Он ловил себя на том, что непроизвольно ищет ее глазами – и на балах среди придворных, и на улицах тех городов, куда заносила его судьба, – он все еще искал ее. И не находил.
Иногда Эмрис гадал, счастлива ли она с тем человеком, с которым тогда сбежала из Англии. Что в Англию она не вернулась и у отца не появлялась – это он знал точно. Его поиски во Франции также не увенчались успехом. Он только мог сказать наверняка, что Элизабет не вернулась также туда, где жила раньше.
«Этот художник более чем талантлив, – подумал Эмрис, отвлекаясь от грустных воспоминаний. – И у него также есть понимание. Своеобразные взгляды на жизнь». Эмрис сосредоточился на картине, висевшей перед ним. То, как изображены здесь разные слои общества, тонкие, едва уловимые оттенки, расстановка акцентов – все это говорит о продуманности, о знании многих вещей, весьма далеких от живописи. Присмотревшись к картине поближе, Эмрис не мог удержаться от улыбки. Надо же! Изобразить его и Питера Гарнеша! Правда, его самого художник нарисовал не в рыцарских доспехах, а в шотландской одежде.
Интересно, но Эмрис не мог припомнить никакого живописца из королевской свиты, присутствующего в Кале.
Все еще посмеиваясь про себя, он повернулся. Взгляд его непроизвольно привлек какой-то блестящий предмет. Эмрис застыл на месте. На длинной цепочке, свешивающейся с ширмы, поблескивало на свету кольцо.
Знакомое кольцо с изумрудом.
Элизабет крепко зажмурилась, чтобы мыло не попадало в глаза, и начала аккуратно намыливать голову. Потом протянула руку за кувшином с чистой водой, что стоял на полу подле ванны. Кувшина почему-то на месте не было. Пошарив в воздухе рукой и вздохнув про себя, она решила не раздражаться попусту. Накопившаяся усталость наверняка давала себя знать. Куда она умудрилась поставить этот кувшин?
Поток воды вдруг окатил ее сверху. Элизабет от неожиданности выпрямилась и начала поспешно вытирать тыльной стороной ладони слипшиеся от воды ресницы. Она открыла глаза, не понимая, что происходит.
– Миледи, вы по-прежнему ослепительны!
