— О, тутъ все забудешь! Я вымолилъ бы у нея любовь или силой взялъ бы, а ужь другому не уступилъ бы ни за что. Я такихъ, какъ вы, не видывалъ и среди барышень.
— Благодарю васъ, но признаю сіи слова за комплиментъ.
— Клянусь вамъ, что я говорю правду! Вы поразительно хороши!.. Скажите, вы учились гдѣ нибудь, воспитывались? Кто былъ вашъ отецъ?
— Отецъ мой былъ дворовый человѣкъ, а матушка жила при господахъ въ ключницахъ. Наша барыня очень любила насъ всѣхъ, хотя и была строга. Меня она особенно любила, учила грамотѣ, заставляла читать книжки, обучила вышиванью, вязанью, и даже компаніонка ея, француженка мадамъ Биго, обучила меня играть на клавикордахъ и немного говорить по-французски. Генеральша не имѣла дѣтей и насъ любила, какъ родныхъ.
Въ эту минуту дверь въ залу отворилась и вошла Маша съ блюдомъ, на которомъ дымился горячій ароматный пирогъ. Подойдя къ столу, Маша бросила бѣглый взглядъ на Черемисова и слабо вскрикнула, чуть не уронивъ блюдо. Не смотря на штатское платье, она узнала Черемисова, — хорошо врѣзалось ей въ память его красивое характерное лицо въ тотъ вечеръ, когда ее приводили къ Скосыреву.
— Что съ тобою, Маша? — спросила Надя.— Ты поблѣднѣла, дрожишь... Маша, не угорѣла-ли ты, милая, въ кухнѣ?
— Нѣтъ, она не угорѣла, — отвѣтилъ за дѣвушку Черемисовъ. — Она узнала меня, какъ узналъ ее я, но... но только я знаю ее за крѣпостную Павла Борисовича Скосырева, Надю, которую выкупилъ на волю купецъ Латухинъ. Ее приводили къ помѣщику Скосыреву въ то время, когда я былъ у него.
Надя поблѣднѣла, какъ полотно, и безсильно опустила руки.
— Не бойтесь! — подошелъ къ ней Черемисовъ. — Я васъ не выдамъ. Я сразу понялъ, въ чемъ тутъ дѣло, лишь только вы назвались мнѣ невѣстой Ивана Анемподистовича. Не бойтесь!
— Вы... вы знакомый Скосырева? — чуть слышно спросила Надя.
— Я его другъ, у него и познакомился съ вашимъ женихомъ. Не разсказывалъ ли вамъ вашъ женихъ о гусарскомъ офицерѣ, который способствовалъ тому, чтобъ васъ отпустили на волю?
— Да, да, говорилъ. Офицеръ привезъ Павлу Борисовичу какую то радостную вѣсть, и Павелъ Борисовичъ немедленно приказалъ выдать мнѣ вольную.
— Офицеръ этотъ былъ я, — сказалъ Черемисовъ.
Надя съ мольбой протянула къ нему руки.
— Такъ не выдавайте же меня, не погубите! Боже мой, я ничего не знала, я вышла къ вамъ, какъ къ постороннему, намъ сказали, что пріѣхалъ какой то помѣщикъ изъ уѣзда.
— Не бойтесь, — повторилъ Черемисовъ. — Вы почему же медлите свадьбой и не вѣнчаетесь? Обвѣнчанную васъ не отнимутъ, а вѣдь теперь можно еще.
— Да. Иванъ Анемподистовичъ отложилъ свадьбу до „красной горки“ потому, что у него умеръ родной дядя, и до масляницы не выйдетъ еще шести недѣль послѣ смерти дяди этого.
Черемисовъ налилъ рюмку водки и залпомъ выпилъ ее.
— До „красной горки“ вы свободны, — проговорилъ онъ и прошелся по комнатѣ. — До „красной горки“, то есть мѣсяца два еще. Ахъ, Надя, Надя, какая у меня мысль мельнукнула сейчасъ въ головѣ?
— Какая? — встрепенувшись, спросила Надя. Ей подумалось, что этотъ хорошо выпивающій баринъ, подъѣхавшій на извощичьихъ лошадяхъ, не прочь взять денегъ за свое молчаніе.
— Какая вамъ мысль пришла въ голову? — повторила она. — Можетъ, вамъ деньги нужны?
Черемисовъ нахмурился
— Вы глупости говорите! — рѣзко отвѣтилъ онъ. — Гусаръ Черемисовъ за деньги не покупается и не продается. Я вотъ пріѣхалъ къ вашему жениху денегъ занять подъ вексель, онъ даже обѣщалъ мнѣ, но я теперь, послѣ того, что узналъ тутъ, и не стану просить и не возьму... Не это пришло мнѣ въ голову, совсѣмъ не это.
— А что же?
— А вотъ что: если я сейчасъ поѣду къ Скосыреву и разскажу ему про обманъ, про подлогъ, то вольную вашу уничтожатъ, и я, оказавшій услугу Скосыреву, могу сказать: „Павелъ Борисовичъ, ты далъ мнѣ честное слово дворянина сдѣлать для меня все, чтобы я ни попросилъ, такъ отдай мнѣ твою крѣпостную Надю!“ И онъ отдалъ бы, и вы были бы моею, вы, которая такъ поразила меня своей красотой!..
Надя снова поблѣднѣла, ноги у нея подкосились, и она почти упала на стулъ.
Черемисовъ подошелъ къ ней, взялъ ее за руку и сказалъ:
— Не бойтесь, я не сдѣлаю этого. Любите вашего купца, вашего купидона въ длиннополомъ сюртукѣ, плодитесь и размножайтесь!
Черемисовъ дѣйствительно не попросилъ у Ивана Анемподистовича денегъ, хотя и видѣлъ, что встревоженный напуганный купецъ охотно дастъ ему сколько угодно и на какихъ угодно условіяхъ. А напуганъ былъ Иванъ Анемподистовичъ страшно и чуть не со слезами упрекалъ мать за оплошность.
— Вѣдь теперь нашъ обманъ то, подлогъ то нашъ узналъ первый другъ и пріятель барина Скосырева, — говорилъ онъ. — Ну, какъ онъ скажетъ ему? Мы не обвѣнчаны, очень легко могутъ Надю отнять, а ужь объ отвѣтственности, о судѣ я и не говорю.
— Не скажетъ, Иванушка, — говорила старушка. — Баринъ, кажись, хорошій, важеватый[16].
— Всѣ они хороши, знаемъ! Не скажетъ со злымъ умысломъ, такъ съ пьяныхъ глазъ сболтнетъ зря, а намъ горе и бѣда.
— А ты попроси его хорошенько, Иванушка, покланяйся. Предложи ему денегъ; все равно ужь тратиться то намъ, коли такую свадьбу заварили. А меня ты прости, старуху глупую, не сообразила я, по оплошности Наденьку ему показала.
Цѣлую батарею бутылокъ съ различными винами выставилъ Иванъ Анемподистовичъ передъ опаснымъ гостемъ и униженно подчивалъ его, кланяясь въ поясъ, и все упрашивая помолчать передъ Скосыревымъ и не губить Надю.
— Да перестань, братецъ! — разсердился, наконецъ, Черемисовъ. — Сказалъ, что не скажу, ну, и не скажу. Владѣй своей красавицей, твое счастье.
Надя не уходила изъ комнаты и угощала Черемисова, а онъ пилъ изъ ея рукъ рюмку за рюмкой, стаканъ за стаканомъ и пожиралъ ее глазами. Около уже вечеренъ простился Черемисовъ съ гостепріимными хозяевами. Провожая его, Иванъ Анемподистовичъ сказалъ:
— Ваше благородіе, вамъ не нужны ли деньги? Помните, вы изволили говорить у Павла Борисовича, что пріѣдете занять у меня? Такъ если вамъ угодно, я съ большимъ даже удовольствіемъ...
— Эхъ, ты, торгашъ! — презрительно отвѣчалъ Черемисовъ. — Это ты молчаніе мое купить хочешь? Ступай къ бѣсу, не надо мнѣ твоихъ денегъ!
И Черемисовъ уѣхалъ.
Красота Нади произвела на него сильное, неотразимое впечатлѣніе. Онъ гналъ мысль о ней, а мысль эта не выходила у него изъ головы, и передъ глазами гусара вставала, какъ живая, красавица Надя, чаруя и маня его.
Черемисовъ попробовалъ напиться, но это средство не помогло. Онъ принялся ухаживать за доступными и недоступными красавицами общества и тогдашняго „полусвѣта“, но всѣ эти красавицы были въ его глазахъ неизмѣримо хуже Нади и не нравились ему. Онъ ихъ бросилъ и закутилъ во всю, благо еще подошла масляница, и нашлись деньги. Отчаянно прокутивъ до самаго чистаго понедѣльника. Черемисовъ забастовалъ и поѣхалъ гостить къ Скосыреву. Надя не выходила у него изъ головы, а онъ по опыту зналъ, что перемѣна мѣста, дорога, новыя лица и впечатлѣнія — самое лучшее лѣкарство отъ безнадежной любви. Кромѣ того, онъ хорошо зналъ и то, что у Скосырева не соскучишься, что тамъ къ его услугамъ множество развлеченій, да и Катерина Андреевна была въ его глазахъ такою женщиной, въ присутствіи которой мудрено думать о другой. По письмамъ Скосырева Черемисовъ зналъ, что Катерина Андреевна ничего противъ него не имѣетъ и имѣть не можетъ.
