— Господин Мещерский просят принять!
Она вцепилась в подлокотники кресел так, что побелели костяшки пальцев. «Боже, я совсем не убрана!» — мелькнула мысль. Скрепившись духом, хозяйка ровно отвечала:
— Проведи его в гостиную, пусть ждет, — и поспешила к себе, чтобы переодеться и причесаться.
Пришлось вызвать Палашу: руки не слушались, и сердце падало куда-то. Перебрав несколько платьев она остановилась на шелковом бежевом. Палаша удивленно смотрела на разор, царивший в комнате.
— Скорее, скорее! — твердила Лизавета Сергеевна, лихорадочно прилаживая шиньон.
— Матушка-барыня, дайте-ка я сама. И зашнурую, и причешу. Не убивайтесь так, не на пожар, успеем.
Лизавета Сергеевна отдалась в руки горничной. Сев перед туалетным столиком, она увидела в зеркале постаревшее лицо: опущенные уголки губ, синева под глазами, нездоровая бледность, тусклый взгляд. «Он не должен видеть меня такой!» — прошептала бедная женщина и принялась оживлять черты при помощи всяких женских хитростей. Через четверть часа перед зеркалом стояла привлекательная молодая дама в нарядном платье с туго затянутой талией. Глубоко вздохнув, она поспешила вниз, в гостиную. Палаша, изнывая от любопытства, следовала за ней на безопасном расстоянии.
Навстречу Лизавете Сергеевне с кресел поднялся высокий худощавый мужчина лет сорока пяти с неуловимо знакомыми чертами. Чуть вытянутое лицо с раздвоенным слегка подбородком, темные волосы, не знающие щипцов парикмахера с сединой на висках, по-юношески стройная шея, рисующаяся в распахнутом вороте белоснежной рубашки, с изысканной небрежностью завязанный галстук. Пока Лизавета Сергеевна переживала разочарование и вопросительно разглядывала его, незнакомец заговорил:
— Сударыня, позвольте представиться: Алексей Васильевич Мещерский. Покорнейше прошу простить за самовольное вторжение, но мои дела не терпят отлагательства.
Дама медленно опустилась на софу и еле выговорила:
— Я слушаю вас.
Ее разочарование было столь велико, что предисловие к речи старшего Мещерского она пропустила мимо ушей, уловив только самую суть. Алексей Васильевич говорил, что решил ехать в Москву, узнав о намерении Nikolas жениться. Приехать раньше не мог, пока не собрали урожай. Теперь же он застал Николая совсем в других настроениях: тот сообщил о намерении оставить университет и отправиться на Кавказ, в действующую армию.
— Как на Кавказ? — жалобно переспросила Лизавета Сергеевна.
— О женитьбе, заметьте, больше ни слова, — продолжал гость. — Я грозился лишить его наследства, коли он женится, не окончив курса.
— Но как же, ведь он уже не дитя и мог бы сам решить свою судьбу! — вдруг возмутилась дама.
— Вот он и решил, — опять как-то узнаваемо усмехнулся Алексей Васильевич.
— А что же вы хотите от меня? — испуганно спросила Лизавета Сергеевна.
— Сударыня, я знаю, с каким почтением относится к вам мой сын. Вы, очевидно, принимаете в нем участие и наверняка вам известно имя той особы, на которой хотел жениться Николай. Мне необходимо убедиться, что его новое решение не связано с моим отказом.
— А если связано, вы переменитесь?
— Нет. Но я надеюсь, что его избранница прольет свет на нынешнее состояние моего сына. Скажите, кто она? Кто-нибудь из ваших дочерей?
Лизавета Сергеевна в замешательстве молчала. В иные времена она бы нашлась, как поставить на место дерзкого гостя, но теперь…
— Алексей Васильевич, Nikolas не давал мне полномочий вмешиваться в его личные дела. Расспросите обо всем его самого.
— Он не желает ничего объяснять. Что вы знаете об этом деле? Он не мог не посвятить вас в свои планы, — гость был неприятно резок и настойчив.
— Но я очень давно не видела Николая Васильевича…
Старший Мещерский удивленно посмотрел на нее, что-то обдумывая.
— Вы отпустите его на Кавказ? — замирая, спросила дама.
— Полноте, сударыня, вы сами изволили выразиться, что он не дитя. Николаю вот-вот исполнится двадцать один год. Остановить его я не смогу, но мне удалось взять с него слово, что до зимних вакансий он ничего не предпримет. Слово он сдержит, за это я ручаюсь.
«Да, — с грустью подумала Лизавета Сергеевна, — обещания он выполняет». В дверь просунулась Палаша и вопросительно взглянула на хозяйку.
— Что, Палаша?
— Велели сказать, что самовар на столе.
Лизавета Сергеевна предложила гостю чай, а потом он остался и на ужин. Незаметно они увлеклись беседой о ведении хозяйства в имении, о воспитании детей, потом перешли на литературные темы и даже немного пофилософствовали. А началось все с черничного варенья, которое подали к чаю. Лизавета Сергеевна оценила ум и знания, которыми несомненно обладал ее собеседник, но где-то в глубине души она признавалась себе, что все это время искала сходства, находила и наслаждалась этим своеобразным напоминанием о Nikolas.
Алексей Васильевич, в свою очередь, все с большим интересом всматривался в ее лицо и даже в завершении вечера попросил хозяйку спеть.
— Николай мне писал о вашем даровании, а уж он-то разбирается в музыкальных премудростях.
Лизавета Сергеевна впервые со дня возвращения в Москву вспомнила о гитаре и не испытала к ней отвращения. Аня и Петя обрадовались этому и потихоньку доставили инструмент в гостиную.
За окном гудел ветер, грязь мешалась со снегом, а в доме на Пречистенке трещал огонь в печи, изразцы отдавали тепло. Лизавета Сергеевна пела, улыбаясь довольным детям, и вдруг ощутила, как уютно в доме, и в общем все хорошо, хорошо… Вот кабы еще рядом сидел Николенька, и снова можно было упиться тем, что Байрон назвал «музыкой лица», а после насладиться теплом и молодой силой любимого, совсем раствориться в нем, забыв о себе… Черты ее ожили, голос передавал любовную тоску, а пенье несло облегчение, как слезы.
По выражению лица Алексея Васильевича трудно было догадаться, какое впечатление произвели на него романсы хозяйки, но он надолго задумался. Пока Лизавета Сергеевна благословляла детей на ночь, гость, испросив разрешения, курил трубку, молчал, затем очнулся и спросил:
— Однако, возвращаясь к моему делу, как вы думаете, сударыня, что вынудило Николая забыть о женитьбе и бредить Кавказом?
Лизавета Сергеевна почувствовала, что краснеет:
— Возможно, отказ его избранницы?
Алексей Васильевич внимательно посмотрел на нее:
— Отказ? Николай не из тех, кого легко сбить с толку, обычно он добивается своего.
— Как это «обычно»?
Гость поправился:
— Разумеется, речь идет не только о женщинах. Я уверен, что зимой он отправится на Кавказ, и я уже не смогу этому воспрепятствовать. Для меня важно, чтобы сын завершил курс, а там пусть хоть в Турцию, хоть в Америку, коли ему так надо! Послужить ему не мешает, иначе не сделаться мужчиной.
— Но там убивают! — возмутилась Лизавета Сергеевна.
— Хорош солдат, который пули боится! — усмехнулся Мещерский. — Мужчина создан для войны. Я говорил ему об этом, когда советовал идти в полк, но он распорядился иначе…
В голосе отца слышались нотки уважения и восхищения сыном. Хотя и раздражения тоже. Оба они являли собой воплощенную мужественность и, очевидно, найти общий язык могли, но шли к этому трудно.
— А если Nikolas жениться сейчас, вы лишите его наследства? Из-за каких-то нескольких месяцев, которые осталось ему учиться? — спросила дама.
— Да. Так было условлено. Впрочем, возможно, я отступлюсь от своего слова, если поближе узнаю его избранницу, — Алексей Васильевич еще раз пытливо всмотрелся в лицо потерянной Лизаветы Сергеевны. Она молчала, кусая губы. Гость поднялся с извинениями, что так долго злоупотреблял гостеприимством хозяйки и утомил своим присутствием. Уже уходя, он остановился на пороге и спросил:
— Вы позволите бывать у вас, пока я занимаюсь здесь свои дела?
— Да-да, конечно, — поспешила ответить молодая женщина.
— Я не смог уговорить Николая представить меня вам: сослался на крайнюю занятость, — Алексей Васильевич насмешливо фыркнул и откланялся окончательно.
Вернувшись к себе и устало раздеваясь, Лизавета Сергеевна думала о том, что старший Мещерский скорее понравился ей, чем наоборот, что теперь многие черты любимого стали яснее, понятнее. Отослав горничную и погасив свет, она попыталась уснуть, но сон все никак не шел. Проползли томительные два часа, бедная женщина так и не сомкнула глаз. Решив больше не сопротивляться бессоннице, она встала, облачилась в пеньюар и присела к ночному столику, чтобы продолжить свои записи в журнале.
Теперь уже ночь, и я не могу спать после визита отца Николеньки. Как он напомнил мне родные черты, звук его голоса и даже усмешку! Разлука стала еще невыносимее. Что если Nikolas исполнит угрозу и поедет на Кавказ? Боюсь даже думать об этом! Можно не сомневаться, что такая разлука окончательно убьет наши отношения, навсегда… Впрочем, не того ли я хочу? Забыть о нем, тогда уйдет эта тягостная боль, которая лишает меня сил жить! Забыть… Господи, как больно. Но ведь эта маленькая жизнь во мне никогда не даст его забыть.
