У дверей библиотеки она помедлила, прежде чем войти.
Смелее, Чариз.
Расправив плечи, Чариз вытерла о юбку влажные ладони и тихо вошла в сумрачную, плохо освещенную библиотеку.
Гидеон не сразу заметил ее. Точеные черты его лица подсвечивало пламя. Он был одет более строго, чем обычно: в темно-синий сюртук и песочного цвета брюки.
Стыд душил ее. Но Гидеон был так близко, и она ощущала такую острую потребность почувствовать его объятия. И был один безумный миг, когда ей показалось, что он хочет ее так же, как и она его.
Какая же она дура. Жалкая сентиментальная дура.
Гидеон медленно поднял глаза.
— Добрый вечер, леди Чариз, — спокойно произнес он.
— Добрый вечер.
Глаза у Гидеона округлились, когда она вошла в круг света, очерченный свечами в канделябре, и он наконец смог ее разглядеть. На ней был лучший наряд его матери. Широкая лента из голубого шелка охватывала под грудью тонкое белое платье. Волосы были распущены и ниспадали на плечи.
Пламя в черных глазах Гидеона разожгло в ней ответный огонь.
— Прошу прощения, что не сказала вам, кто я. Мое наследство делает мужчин жадными.
— Не важно.
Гидеон оперся одной затянутой в перчатку рукой о каминную полку. Обманчивая вспышка желания в его взгляде погасла. Выражение его было спокойным, даже безучастным.
— Не стану отрицать, для меня стал неприятным сюрпризом тот факт, что мои враги — маркиз и младший брат маркиза, оба пэры королевства, я поступил бы с ними так же, как сегодня, если ли бы мне представился шанс.
— Я много раз была на волоске от того, чтобы рассказать вам правду, но не знала, как вы отреагируете на то, что я леди Чариз Уэстон, не решалась. Мне понравилось быть Сарой Уотсон. Она имеет куда больше свободы, чем когда-либо имела ее леди Чариз Уэстон.
— Поверьте, мне знакома притягательность свободы. — Он опустил голову, словно задумался, затем поднял глаза и немигающим взглядом уставился на нее. — Даю вам слово, что я сделаю все, что от меня зависит, чтобы леди Чариз тоже чувствовала себя свободной. Через две недели леди Чариз будет иметь столько свободы, сколько пожелает.
Ирония ситуации заключалась в том, что леди Чариз больше всего хотела остаться здесь, с Гидеоном.
— Если мои сводные братья не доберутся до меня до дня моего рождения.
Страх сжимал ее горло, делал голос хриплым. Она спрятала дрожащие руки в складках платья.
— Я слышала, что вы их отправили прочь, но…
— Они вернутся, обеспечив себя безоговорочной поддержкой служителей закона. Я знаю.
— Ваша щедрость по отношению к незнакомке может дорого вам обойтись.
Словно летящий на огонь мотылек, она сделал шаг к нему. Но слишком близко приближаться не стала. Она хорошо усвоила урок.
— Вас могут отправить в тюрьму зато, что вы мне помогаете.
— Разве вы не слышали сэра Джона? Я национальный герой. — В голосе его звучал непонятный ей сарказм, налицо словно надета маска. — Сомневаюсь, что меня отправят за решетку. Общественный резонанс будет оглушительным.
— И все же мне не следовало втягивать вас во все это.
Он послал ей непреклонный взгляд из-под выразительных чёрных бровей.
— Я терпеть не могу насильников, Чариз. Ваши сводные братья заслуживают того, чтобы остаться ни с чем.
Он сжала кулаки.
— Мне ненавистна даже мысль о том, что вам могут причинить вред, — горячо проговорила она. — Если из-за меня у вас случится беда, я никогда себе этого не прощу.
Лицо его исказила боль. Он шагнул к ней.
— Я не стою вашей боли.
— Нет, стоите.
Чариз возмущало, что Гидеон недооценивает себя.
— Вы самый лучший человек из всех, кого я знаю. Вы великолепны. Вы ни на кого не похожи. Вы должны знать, что я влюбилась в вас с первого взгляда. И с каждым днем люблю все сильнее.
В комнате вдруг стало нечем дышать. Сердце Чариз, казалось, остановилось. Щеки горели от стыда. Она стояла очень тихо, словно от малейшего движения могла разлететься на миллион осколков.
«Господи, что я сказала? Что я наделала?» Неужели сегодняшний урок, тот, что получила она на чердаке, ничему ее не научил? Ей хотелось провалиться сквозь землю. Она готова была отдать все, чем владела, до последнего пенни, за то, чтобы взять назад те слова, которые произнесла. Но слово не воробей, его не поймаешь.
Она действительно любит его. И будет любить всегда. Но Гидеон ей не отвечает взаимностью, он даже прикоснуться к ней не может без отвращения.
— Черт, — выдохнул Гидеон, и поплелся к креслу, и, рухнув в него, обхватил голову руками.
— Мне не следовало этого говорить, — сказала Чариз.
— Ваша честность делает вам честь.
— Что же, это тоже можно считать адекватным ответом на признание в любви.
Под скулой его дрогнул желвак.
— Я не могу дать вам то, чего вы желаете. Простите.
— «Простите» не поможет.
— Вам будет неприятно услышать то, что я скажу. Чариз… — Гидеон закрыл глаза. — Я тронут и польщен вашими словами. Любой мужчина чувствовал бы то же, что и я. Вы замечательная девушка. Вы…
— Прошу вас, не говорите больше ничего.
— Я должен. Мне тяжело видеть вашу боль. Но то, что вы чувствуете, пройдет. Вы едва меня знаете. Вы не можете меня любить. Обстоятельства нашей встречи создали у вас превратное представление обо мне. С тех пор у вас даже не было достаточно времени, чтобы отдышаться и прийти в себя. Когда вы вернетесь к нормальной жизни, вы…
— Что? Забуду вас?
— Нет. — Судорожно вздохнув, он сделал, резкое, отрывистое движение — один из его странных жестов, которые были ей уже знакомы. — Но вы сможете смотреть на вещи более ясно. Сейчас вы воображаете меня героем, но вы ошибаетесь.
— Вы и есть герой. Прославленный герой Рангапинди. Даже мои сводные братья знают, кто вы такой.
Он откинулся на стуле.
— Реальные обстоятельства Рангапинди были далеки от героических, Сара. — Он замолчал. — Чариз. Простите. Вы всегда были для меня Сарой.
— Называйте меня как хотите. Но в моей искренности можете не сомневаться. Это жестоко и несправедливо.
Он поднялся.
— Жестоко и несправедливо позволять вам надрывать свое сердце из-за картонной имитации мужчины.
— Вы не картонная имитация мужчины, и я люблю вас.
Голос ее дрогнул.
— Не говорите больше этого, Чариз. Ради нас обоих.
— От этого сказанное мной не перестанет быть правдой.
Она смахнула слезу.
— Я знаю, что вам больно, но однажды вы поймете…
Наступила тишина. Он отпустил стул и стал мерить шагами комнату. Остановившись возле письменного стола, он взял в руки бюст Платона и сделал вид, будто рассматривает его.
