Государь вышел не оборачиваясь. Он был слишком взволнован, слишком потрясен и даже задержался несколько на своем пути, так как не хотел, чтобы кто-нибудь мог видеть его волнение.
Император уже был на пороге, как вдруг услыхал за собою шаги старой цыганки. Она спешно шла за ним, как бы стараясь догнать его.
— Ты спросил меня, не скажу ли я тебе еще чего-нибудь? — сказала она, протягивая государю маленькую, вчетверо сложенную записку. — Сказать тебе я ничего больше не могу, но прочти эту записку, когда захочешь — теперь ли, позднее, когда начнет уже исполняться то, что в ней написано. И тогда ты вспомнишь о старой цыганке!
Сунув записку в руку государя, старая сивилла вновь низко поклонилась ему и отступила в глубину комнаты.
Государь сжал в руке записку и, вернувшись во дворец, прочел в ней:
«Жарким летом увянет бедный цветочек. Холодной зимою закатится крупное светило. Ранней весною кровь Освободителя прольется».
Эту загадочную записку государь спрятал в стоящий в его кабинете письменный стол, ключ от которого всегда находился при нем, а на другой день Галахов при своем утреннем докладе доложил императору, что накануне, поздним вечером, выбыла из Петербурга старая цыганка, проживавшая в Коломне и составившая себе большую клиентуру благодаря своему удачному гаданию.
Свадьба наследника цесаревича была отпразднована пышно и торжественно. В спектаклях, поставленных по этому случаю, участвовали лучшие силы всех наличных трупп Императорских театров, и в том числе Асенкова, успевшая в это сравнительно короткое время сделаться кумиром публики. Наконец торжества закончились. Все отдались отдыху, и о нем же кротко попросила и Варенька. Она тоже была серьезно утомлена, тем более что на этот раз ее утомление сопровождалось некоторыми особыми недомоганиями.
Варенька совершенно утратила аппетит, ее постоянно тошнило, она чувствовала неприятную тяжесть, какой не ощущала еще никогда.
Государь встревожился, но приглашенный лейб-медик успокоил его, объявив, что недуг молоденькой артистки принадлежит к числу самых заурядных и часто встречающихся и что она беременна. В первую минуту это известие расстроило и обеспокоило государя. Асенкова была очень слабосильна, так что на удачный исход родов надеяться было трудно. К больной была приглашена личная акушерка императрицы, госпожа Армфельд, и она подтвердила и определение врача, и опасения императора.
Действительно, как женщина Асенкова была не подготовлена к материнству. Она обладала очень нервным и хрупким организмом, не способным ни на перенесение больших страданий, ни на продолжительную болезнь, а потому обычный процесс родов мог в этом слабом организме оказаться длительным и трудным.
Государь окружил свою любимицу всем, что могло заставить ее забыть о болезни. Все ее комнаты убирались цветами. Перед нею постоянно стояли роскошные бонбоньерки конфет, и государь был неистощим в подарках и сюрпризах, какими окружал маленькую больную. Ей действительно невозможно было желать чего-либо большего.
Всякие поездки в уютную квартирку в Коломне были оставлены, и о них император даже речи не заводил. Но сама Асенкова помнила о своем маленьком «гнездышке» и однажды в минуту интимной беседы со своим высоким покровителем высказала мысль о том, что долее платить за помещение, которым никто положительно не пользуется, совершенно бесполезно, а затем предложила государю приказать сдать эту квартиру желающим.
— А всю обстановку твою, птичка моя, куда же девать? — ласково спросил государь.
— Во-первых, она не моя, — улыбнулась маленькая больная. — Все там принадлежит тебе, а во-вторых, те из вещей, которые я особенно люблю по воспоминаниям, можно будет перевезти сюда, ко мне, остальное же продать. Я и так дорого стою, — робко улыбнулась она в заключение.
Государь ласково улыбнулся, но спорить не стал. Он сам был врагом бесполезных и непроизводительных трат.
Все было исполнено согласно желанию Асенковой. Некоторые ею лично отмеченные вещи были перевезены к ней на квартиру, остальное же было вывезено куда-то по распоряжению Гедеонова, которому государь и поручил ликвидацию всего этого «хлама», а сама квартира была очищена и поступила в полное распоряжение управляющего домом, который и сдал ее первому нашедшемуся съемщику.
Наступила весна, живительная, светлая, пленительная даже в туманном Петербурге.
Асенкова, по желанию государя, переехала на дачу в окрестностях Царского Села. Ей была нанята красивая маленькая дачка, вся утопавшая в цветах и в зелени и залитая светлыми солнечными лучами.
Старушка мать Варвары Петровны, с возраставшим беспокойством видевшая приближение родов, смеясь через силу, шутливо уверяла, что в таком маленьком раю и хворать нельзя.
— Грех это, Варюша! В раю да вдруг хворать? Райским жителям хворать от Бога не полагается. Так как же ты это вдруг вздумала?
Молодая красавица только нежно улыбалась матери. Беременность переносилась все труднее и болезненнее. Армфельд, зорко следившая за больной, нашла нужным предупредить государя, что роды могут оказаться очень трудными.
— Необходимо, чтобы при мне был акушер, — сказала она, и встревоженный император поспешил заранее разрешить приглашение какой угодно знаменитости.
В эту минуту государю впервые пришло на память то предупреждение старой цыганки, с которым она обратилась к нему, говоря, что «счастье маленького цветочка» тесно связано с квартирой в домике мирной и пустынной Коломны. До тех пор эта часть предсказаний гадалки совершенно померкла в памяти императора, и, отдавая приказание о нарушении контракта с маленькой квартирой, прозванной «теплым гнездышком», государь даже и не вспомнил о словах прорицательницы.
Неизвестно, знала ли о них маленькая больная, но однажды, когда ей особенно сильно нездоровилось, она заговорила со своим высоким гостем о прошлом и со слезами восторга и благодарности вспомнила свое покинутое «маленькое гнездышко». Государь тотчас же предложил ей вновь перевезти туда все ее вещи и устроить все так, как было раньше, но Асенкова усиленно восстала против такой непроизводительной траты и сказала, что когда совершенно оправится после родов, то вместе со своим ребенком поедет взглянуть на свое бывшее «гнездышко».
— Тогда опять совьем его, — по-прежнему улыбнулась она, — и сына с собой туда возить станем.
Она была почему-то уверена в том, что родит именно сына, и заранее занималась вопросом, какое имя ему будет дано. Она весело толковала и о его воспитании, и о его будущей служебной карьере.
