Я рассмеялся, напомнив ей, что она как раз и намеревалась продолжать притворяться дурочкой.
– Ты чуть не поставила себя в трудное положение, притворяясь слабоумной.
Я знал, что сыплю соль на рану, но не жалел об этом: может быть, она будет более осторожна в будущем. Понимая, что ее дальнейшее притворство создаст неудобства как для нее, так и для меня, я добавил:
– Как ты думаешь выбраться из этой ямы? Я всегда рад помочь тебе, но я не хочу, чтобы все смеялись надо мной, потому что я женился якобы на полоумной.
– Большинство будет завидовать тебе, а не смеяться, – сказала она, криво ухмыльнувшись.
Ее голос был слишком низким для женщины. В нем не было тех мелодичных ноток, которые делали очаровательным все, что говорила Одрис.
Я подумал, что отчасти она права. Действительно, большинство мужчин предпочитает глуповатых женщин, даже король, хотя он и ценит так высоко свою жену. Мне же всегда нравились умные женщины, с которыми можно поговорить и которые могут даже в отдельных случаях что-то посоветовать. Я ценил их потому, что Одрис была такой, а я пока никого не любил, кроме нее. И теперь, когда Хью женился на ней, я снова остался без друга, чье сердце принадлежало бы только мне.
Я был рад за Хью и Одрис, но иногда меня терзали внезапные приступы тоски, и, опустив руку Мелюзины, которую я рассеянно держал в своей с того момента, как мы помирились, я почувствовал, что очень хочу, чтобы она протянула ее в знак любви и дружбы, а не как узкий мост через реку ненависти. Но я не отчаивался. У нас общие интересы, на их основе когда-нибудь расцветет и доверие и любовь. А в настоящем мне повезло, что я хорошо знаю женщин. Мне удалось поладить с ней, если я верно понял эту презрительную складку губ.
– Я не из тех, кому нравятся глуповатые женщины, – сказал я. – Я хочу, чтобы у меня была такая жена, с которой мне было бы интересно поговорить, как король разговаривает с королевой.
Она перестала смотреть на руку, которую я держал, а потом опустил, и внимательно посмотрела мне в лицо. Она выглядела очень задумчивой и наконец медленно произнесла:
– Я притворялась угрюмой и пугливой для того, чтобы контролировать каждое свое слово. Но теперь, когда худшее обрушилось на меня, я могу притвориться, будто это не так страшно, как я предполагала, и теперь мой страх может постепенно пройти.
Я был недоволен ее ответом. Она может притвориться, что то, что на нее обрушилось, не так страшно, как она предполагала. Значит, я не смог успокоить ее. Но потом я вспомнил: ведь она считает, что имеет причины ненавидеть меня, а у меня их нет, за исключением ее нежелания выходить за меня замуж. И я сказал ей довольно резко:
– Я надеюсь, твое притворство будет включать в себя вежливое отношение ко мне на людях?
– Да, – ответила она. – Конечно. Если у тебя есть хоть какая-то возможность вернуть мне мои земли, то я должна примириться со своей судьбой.
– Потом она нахмурилась и добавила: – Нам нужно осторожно показать, что мы довольны друг другом. Но не следует вызывать подозрения королевы, что ты страстно увлечен мною. Лучше, если она подумает, что это я ищу твоего внимания.
Я вынужден был согласиться, что это – разумное предложение. Она очень даже умна, гораздо умнее, чем я подумал, когда понял, что она вполне здорова. И это было для меня как золотой дождь. У Мелюзины не только быстрый ум, но она также может поставить свою цель выше глупых соображений о гордости. Ведь ей будет нелегко, когда все станут думать, что она гоняется за сыном путаны. Но ради своей цели Мелюзина не обращает внимания на мелкие досады, хотя знает, что фрейлины королевы будут ранить ее самолюбие. Однако умная женщина часто думает, что она одна такая. Надо учитывать, что королева тоже неглупа.
– Так будет лучше, – сказал я, – но помни, что твои попытки притвориться дурочкой не подействовали на королеву и она может догадаться обо всем, если ты не будешь осторожной.
Она внимательно посмотрела на меня и вдруг рассмеялась. Ее короткий, странный смешок, кажется, испугал ее не меньше, чем меня. Мелюзина пожала плечами.
– Я буду осторожна, – заверила она.
Мелюзина легла и закрылась одеялом, словно дрожала от страха. Я хотел погладить ее, утешая, как если бы сам был врагом королевы, но вспомнил, что Мелюзина может принять этот жест как угрозу. Я встал и потушил свечи. Потом, сняв тунику и бросив ее на свой сундук, вернулся в постель.
Мое нахождение в постели рядом с Мелюзиной уже волновало меня, даже когда я ее не трогал. Все время, пока мы говорили, я рассматривал ее лицо и грудь, прикрытую лишь темными волосами, ниспадающими на плечи. А сейчас я внезапно представил все ее формы и почувствовал волну тепла, прокатившуюся по телу.
Я не мог брать женщин силой, и пожалел, что разговаривал с ней тоном, пресекающим всякие попытки вызвать ее желание. Может ли та же тактика, которая, я надеюсь, заставила ее отбросить мысль убить меня, заставить ее заниматься со мной любовью?
– Вот еще о чем я хотел сказать, пока ты не заснула, – заметил я, стараясь говорить равнодушно. – Я обещал тебе, что не стану тебя заставлять заниматься любовью со мной, и сдержу свое обещание. Но ты должна принять во внимание, что ребенок будет хорошей причиной, по которой король может пожаловать мне Улль. Король любит детей, а у меня появится повод просить его, так как моему ребенку необходима безопасность дома и земель. Если ты согласна со мной, то я сделаю это как можно легче для тебя.
Я почувствовал слабое движение. Нет, Мелюзина не повернулась, она как будто оцепенела. И я быстро добавил, чтобы предупредить отрицательный ответ:
– Но я не спешу. Время терпит, и ты можешь не отвечать сейчас.
Она шумно повернулась ко мне спиной. У всех моих обычных партнерш это означало плохое настроение. Плохое настроение? Я вспомнил свои поспешные и неразумные слова и улыбнулся. Кто все это придумал? Я предполагал, что безразличие сына путаны принесет облегчение благородной леди Мелюзине, но очевидно, благородная леди и путана похожи тем, что невозможно найти человека, равнодушного к ним.
Такое открытие пробудило у меня чувство юмора, хотя и не помогло мне убедить себя, что этой ночью у меня нет никаких шансов на обладание Мелюзиной. Отчасти потому, что я пытался успокоить себя, а отчасти и потому, что я не вполне доверял нашему примирению. Я не спал и думал о том, не слишком ли поспешно пообещал своей жене вернуть ее земли. Я не лгал ей: я действительно сделаю все от меня зависящее, чтобы убедить короля уступить мне наследство Мелюзины. Единственной неправдой был намек, что Стефан в самом деле может пожаловать мне эти земли.
Но так ли уж это абсурдно? Я все больше приходил к выводу, что то, что я сказал Мелюзине, только чтобы успокоить ее, пожалуй, лучшее решение целого ряда проблем. И первая из этих проблем та, что Стефан, весьма возможно, не сможет платить жалованье, которое обещал. А это жалованье – все что у меня есть, чтобы содержать жену. Правда, из того, что я видел в Камберленде, следует, что доход с имений Мелюзины будет значительно меньше, чем жалованье. Эта земля может прокормить только того, кто на ней живет, и не больше. Но для меня спокойный доход, со своих земель гораздо привлекательнее, чем щедрое жалованье, даже если предположить, что оно регулярно выплачивается.
