Тяжело дыша, она оперлась о край колыбели.
– Чего тебе надо? – прикрикнула она на ребенка, который был туго запеленут в яркие платки.
На мгновение он замер, личико его непроизвольно кривилось, губки двигались. Он снова расплакался, личико покраснело и сморщилось, как цветок гибискуса, в беззубом ротике дрожал розовый язычок.
– Он хочет есть.
В дверях стояла Семпака со строгой миной, но что-то вроде сострадания проступало в ее глазах.
Георгина выпрямилась и отвела с лица прядь волос.
– Почему вы не раздобыли кормилицу?
Семпака неодобрительно цокнула языком:
– У тебя более чем достаточно молока для него. Нет никаких причин его разбазаривать.
Георгина посмотрела на ребенка, который заставил ее пройти через муки преисподней. Который разрушил ее тело. Она не хотела его кормить. Она не хотела даже притрагиваться к нему.
Она не хотела быть матерью.
Странное тянущее чувство расползалось у нее в области желудка, поднимаясь вверх, в сторону груди. Чувство, среднее между болью и тоской, заставило ее растопиться как воск, капая через край колыбели и затем растекаясь.
– Я… я не знаю как… – Она со страхом смотрела на свою няньку. – Помоги мне, Семпака.
Семпака кивнула в сторону кровати:
– Садись. Я принесу его тебе.
Георгина послушно заковыляла через комнату и со стоном опустилась на матрац. С трудом распрямилась, чувствуя себя старой и хрупкой.
Она с удивлением смотрела, с какой любовью Семпака разворачивала малыша из платков, что-то нежно ему нашептывая. Она не могла припомнить случая, чтобы Семпака была такой мягкой и чтобы ее черты были такими счастливыми.
Ее руки сами сложились в то же положение, в каком Семпака несла перед собой мальчика в пеленках и рубашке и передала его ей, пальцами помогая малышу приложиться к груди.
– Нет, смотри, вот как надо. Да, уже лучше. Так правильно. Да, так.
Георгина тихо вскрикнула, пораженная острой болью, пронзившей ее грудь и добежавшей до кончиков ступней. Горячие волны бились глубоко в ее животе.
– Сейчас пройдет, – пробормотала Семпака и нежно погладила ее по плечу. – Сейчас будет легче. Вот увидишь.
Боль стихала, и Георгина облегченно вздохнула. Она откинула голову и прикрыла глаза, наслаждаясь легким покалыванием, пощипыванием, щекотанием и теплом, которое разливалось по ее телу.
Когда она снова открыла глаза, Семпаки не было.
– Спасибо, – прошептала Георгина в пространство и опустила взгляд вниз, на ребенка у своей груди.
В высочайшей сосредоточенности он сдвинул бровки – темный пушок, нанесенный тонкой кистью. Его узкие глаза были серые, почти серебряные, как море в штормовой день. Георгина робко и осторожно погладила его черные волосики. Его щеку, мягкую, как лепесток кембойи, и звук блаженства сорвался с ее губ.
Она восхищенно ощупывала пальчики маленьких кулачков, совершенные крошечные ноготки из перламутра, с улыбкой гладила складочки на ногах, прошлась в отдельности по каждому пальчику.
Она присмотрелась к нему, пугливо разжала сперва один кулачок, потом другой, пальчик за пальчиком. И снова осмотрела пальцы на ногах, несколько раз пересчитала их, потом потерла их, насколько хватило смелости.
– Нет, – прошептала она. – Нет, не надо.
На обеих ступнях второй и третий пальчики были сросшимися почти до самых кончиков. Между ними была натянута кожица. Плавательная перепонка. Как у выдры или тюленя.
Отец оставил знак на своем сыне.
Протяжный жалобный стон вырвался из ее груди.
Слезы покатились из глаз, капая на ее сына.
Темный послед и серебристую пуповину, душевного близнеца новорожденного, Семпака закопала в саду под молодым мангостаном, специально для этого высаженным Ах Тонгом. Таков был здесь обычай, чтобы душа младенца пустила корни в красную землю Сингапура.
Когда его крестили в Сент-Андрусе гордым именем его шотландских предков, грозовой дождь, протекая сквозь поврежденную крышу церкви, капал на лоб грудничка.
Но все же свое первое крещение Дункан Стюарт Бигелоу, сын малайца, зачатый под южным ветром, рожденный во время восточного ветра, получил со слезами своей матери.
Солеными, как море, из которого вышел его отец.
Двум тиграм не ужиться на одной горе.
Из Кантона
Висванатан полагал, что знает о золоте и драгоценных камнях очень много. Такого же высокого мнения он был и о своих коммерческих способностях и о своей памяти, в которой он держал не только длинные колонки цифр, но и каждую самую мелкую и самую второстепенную деталь. И о своем знании людей.
Но он ничего не мог понять в человеке, который сидел напротив него за столом, хотя они совершили вместе уже не одну сделку. И это были хорошие сделки.
В то время как за окнами на землю обрушивался муссонный ливень, Висванатан шумно отхлебывал чай с блюдца; чай они пили по завершении каждой сделки, и Висванатан исподтишка наблюдал за своим визави, который пригубливал из своей чашки.
Нужно было внимательно присмотреться, чтобы разглядеть, что его скромная белая рубашка и светлые брюки были сшиты тщательной рукой из отборной ткани. Искусной гравировки были и рукояти клинка и огнестрельного оружия, висевшие на его ремне. Несмотря на то что его постоянно сопровождали трое-четверо вооруженных мужчин, которые перетаскивали ящики в дом, а потом в тени веранды, потягивая чай и жуя бетель, ждали, когда их хозяин снова тронется с места.
Это были малайцы, как и он сам, судя по всему; но что-то в нем было не таким, как у других малайцев, которых знавал Висванатан, в том числе его особая манера прищелкивать языком.
Он всегда входил в дом с высоко поднятой головой, самоуверенно, почти высокомерно, хотя никогда не показывал себя по отношению к Висванатану снисходительным. Речи его ограничивались только самым необходимым; серьезный, но отнюдь не угрюмый, он никогда не смеялся и лишь изредка выказывал что-то вроде улыбки. И как только он переступал через порог, всегда казалось, что он приносил с собой соленое дуновение моря.
Трудно было оценить его возраст. У него была повадка мужчины, который много повидал и многое пережил и благодаря этому пришел к тому, что имел теперь. Стройный и рослый, он двигался с гибкой силой, свойственной более юному возрасту. Молодым было и его лицо, но со следами разочарования и горечи, которые добавляли ему несколько лишних лет. Это было жесткое лицо, с тяжелой линией подбородка и резкими скулами. Жесткими, чуть ли не каменными, казались и его глаза; они были черными как ночь, как и его коротко остриженные вьющиеся волосы. Мужчина, которого женщины, без сомнения, находили привлекательным. Еще каким привлекательным, и Висванатан подавил вздох.
