Вдруг все звуки покрыл протяжный и резкий, не от мира сего, зов, несшийся откуда-то сверху. Его подхватили и повторили сотни других голосуй. Некоторые из торговцев поднялись и, оправив свои бурнусы, тихо, по двое и по трое, направились и ближайшую мечеть, одну из ста сорока мечетей города Молитвы. Другие взялись за свои четки, нищий продолжал вопить.
Один торговец, из менее набожных, перешел к своему соседу-пирожнику и уселся рядом с ним на циновке.
– Мир тебе!
– Мир тебе!
Пирожник подозвал разносчика кофе.
– Два кофе.
– Наступают жаркие дни, – вздохнул первый торговец-фруктовщик. – Скоро все иностранцы покинут город. Сегодня с поездом не приехало ни одного.
– Останутся те, что копают там, за городом, будь они прокляты!
– Говорят, нашли что-то новое.
– Голую женщину, бесстыдную мраморную штуку.
Фруктовщик слушал почтительно: пирожник был человек ученый и в родстве со святыми людьми.
– По-твоему такие вещи надо бы уничтожать?
– Разве не сказано в Коране, что не должно творить или терпеть кумиров? А эти христиане не только сами поклоняются голому мужчине и Мариам, его матери, и многим другим, но еще чужих богов откапывают.
– А по нашим святым мечетям шатаются сколько им вздумается! Собаки!
– Это ты повторяешь слова Большого Человека?
– Да, он много раз говорил.
– Однако сын твой не мало зарабатывает, показывая этим собакам мечети, – заметил пирожник, в котором внезапно заговорило чувство юмора.
– Так что же? Пускать их бесплатно, что ли? Глупо было бы. А что слышно о Большом Человеке?
– Он молчит. Время все еще не пришло.
– В Марокко уже многое сделано. Я читал сегодня, что там правоверные совсем уничтожили французские отряды.
– Мало ли что пишут газеты!
– А правду ли говорят, будто Большой Человек сейчас здесь, в городе?
– Ты поздно встаешь, Мустафа. Я сам видел утром Двуликого. Проходя мимо, он окликнул меня по имени, подал мне семь фиников и сказал, чтобы я три съел сам, а остальные роздал четырем надежным друзьям – это, мол, принесет мне счастье.
– Как он благосклонен к тебе, – с оттенком зависти проговорил фруктовщик. – И кому же ты роздал финики?
Пирожник замялся, потом ответил смущенно:
– Я отдал все четыре Азизе, танцовщице.
– А-а! Должно быть, ты у нее искал счастья! – лукаво заметил его собеседник. – Да хранит тебя Аллах!
Почти в это же время Сан-Калогеро, Риккардо и обе девушки прогуливались по базарам. В противоположность тунисским, в Керуане базары совсем крытые, так что там прохладнее, темнее, и воздух сильнее насыщен запахом благовоний. В этот день все лавки принарядились в честь праздника Муледа. Стены были задрапированы желтыми, белыми и оранжевыми шелками, затянуты дорогими коврами. Хозяева облечены в богатые, красивых оттенков одежды. Повсюду развешаны цветные фонарики и стеклянные люстры: с наступлением темноты весь город должен был быть иллюминирован.
Здесь было не так богато, как в Тунисе, но девушкам все казалось ново. Сан-Калогеро многие знали, и один из торговцев пригласил их присесть рядом с ним на прекрасный ковер и выпить кофе с душистым печеньем.
Джоконда свободно беседовала по-арабски с их хозяином. Сан-Калогеро прислушивался с интересом, как вдруг почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Позади стоял один из его рабочих-арабов, запыхавшийся, потный.
– Сиди! Иди скорей! – шепнул он Джованни на ухо.
– Что такое? Что случилось?
Араб оглянулся кругом. Во всех лавках-ячейках этого торгового улья сидели их хозяева, то потягивая кофе, то куря, то играя в домино или читая Коран.
Слышался сдержанный гул голосов, нежный аромат носился в воздухе.
– Не могу говорить здесь. Пойдем, сиди, нужно!
Джованни окинул его подозрительным взглядом.
– Чего ради я побегу, неизвестно почему?
Араб нагнулся к самому его уху и что-то прошептал. Джованни не изменился в лице, но поднялся.
– Мне очень жаль, – сказал он, обращаясь к девушкам, – но нам с Риккардо придется проводить вас в отель…
Хотя он говорил спокойно, но девушки тотчас догадались, что не все благополучно, и простились со своим хозяином.
– Неприятное известие? – дорогой спросила Джоконда Сан-Калогеро.
– Пустое: недоразумение между одним из моих рабочих и властями. Мы живо уладим это. А вечером успеем посмотреть иллюминацию.
Шедшая позади Риккардо Аннунциата сказала с оттенком иронии:
– Мне, конечно, не соблаговолят сказать, в чем дело?
– Я и сам понятия не имею, – холодно, несколько обиженно ответил Риккардо.
– Риккардо, – вдруг неожиданно мягко заговорила девушка, – отчего бы нам не быть друзьями, по крайней мере? Я знаю, что часто бываю невозможна, но я это не нарочно… Помиримся?
Риккардо невольно улыбнулся:
– Это, во всяком случае, приятнее состояния вооруженного перемирия, в котором мы пребывали до сих пор.
– Значит, мир?
– Да, мир.
Он взял протянутую ему руку и задержал в своей.
– В сущности, все это было нелепо, раз нам все равно придется пожениться, – сказала она.
Он с неожиданной для самого себя страстностью пожал ей руку. Она подняла на него глаза и улыбнулась.
Проводив девушек до отеля, Джованни повернул в сторону вокзала.
– Что случилось?
– Джузеппе прислал за мной этого араба, там что-то неладно.
Они молча шагали, араб следовал за ними. Не доходя до вокзала, услышали шумный говор. У решетки вокзала стоял допотопный экипаж, запряженный серым арабским конем. А по ту сторону решетки оживленно жестикулировали и спорили десять-двенадцать человек, среди которых были и европейцы и арабы.
– Это экипаж кади, – с ударением сказал посланный Джузеппе.
– Погодите, Джованни! – остановил Риккардо друга. – Давайте выработаем раньше план действий.
– Проще всего известить полицию.
– Ничуть не бывало, – горячо возразил Риккардо, – вы и не подозреваете, что тут замешано. Если вам дорого счастье Аннунциаты и Джоконды, не вызывайте полицию.
– А что если вагоны будут осмотрены по дороге в Тунис? Каково будет мое положение? Что-то надо сделать.
– Пока надо сказать, что в этих ящиках – снаряжение для вашего лагеря, присланное вам из Туниса в виду того, что в округе неспокойно.
– Заявить притязания на снаряжение? Но в четырех вагонах не меньше восьмидесяти ружей. К чему такое количество? Как я объясню?
– До ружей дело не дойдет. Начальник станции не знает ведь, что платформы с двойным дном Мы можем вернуться ночью и забрать ружья. А теперь идем.
