— Все очень просто, — сказал, будто отрезал, Фолкнер, — если я плачу, то на этом вся моя ответственность заканчивается. Или же, если дама опытная и тоже горит желанием, — разница невелика. Но, — продолжал он, гневно глядя на нее, — если дама девственница и плохо представляет себе последствия, то, простите меня, в этом случае, я не могу не чувствовать определенной ответственности, если дело примет серьезный оборот.
— А что, так оно и произошло? — поинтересовалась она, чуть смягчившись. Она вовсе не ожидала, что он так встревожится. Более того, его забота повергла ее в изумление. Хотя, наверное, не должна была. В его характере были стороны, которые она едва начала раскрывать. Правда, не все они пришлись ей по душе.
— Да, — ответил он, слегка охрипшим голосом. — Мне еще ни разу в жизни не приходилось терять над собой контроль. Вы должны понять, что за случившееся сегодня утром, мне нет прощения.
— Разве не уместнее сказать: «Нам»? Это вас удивляет, верно? Почему вы не можете примириться с мыслью, что мне также хотелось случившегося, как и вам? И если в том есть чья-то вина, а я в этом очень сомневаюсь, то ответственность мы должны поделить поровну.
Он мотнул головой, словно до него никак не доходил смысл того, что она говорит.
— Я понимаю, что вы вели несколько необычную жизнь. Будучи отрезанной от многого из того, что считается нормальным. Однако, несмотря ни на что, — наверное, выражение ее лица заставило его прервать свою речь. — В чем дело? — испуганно спросил он.
— Только в том, что вы правы, — сухо заметила она. — Моя жизнь, скажем так, несколько необычна. Но это — моя жизнь. И она меня более-менее устраивает, — и это была явная ложь.
Ей с трудом удавалось удерживать равновесие. Равновесие весьма шаткое. Угроза помешательства не исчезала, она была в ней и вокруг нее. Она ни за что не расскажет ему о терзавших ее страхах и опасениях. С него достаточно его собственных забот.
Вернулся Морли. Они молчали, пока он расставлял тарелки по дощатой столешнице. Трактирщик поинтересовался, не надо ли им чего-нибудь еще и пошел по своим делам. Стояла удивительная тишина. Дверь на улицу была открыта. Через дверной проем дул свежий летний ветерок, лился мягкий свет угасающего дня. На дороге не было ни души. Сара почувствовала, что проголодалась. Она рассмеялась и отрезала себе кусок горячего пирога. В безумии тоже есть своя прелесть. Она перестанет сопротивляться ему — в любом случае, это бесполезная трата сил. Она может сo спокойной душой воспринимать все, что пошлет ей судьба и что пошлет ей ее безумие. Даже Фолкнера.
— Поужинайте спокойно, — мягко предложила она. — Сэр Исаак прав, пирог действительно очень вкусный.
— Как вы только смеете отшучиваться, — недоумевая, настаивал он, чисто по-мужски, он был раздражен и недоумевал искренне.
Она опустила вилку и посмотрела на него спокойно.
— Скоро вы закончите свои дела здесь. Независимо от результатов, вы вернетесь назад, в Лондон.
— Да, конечно же.
— А я останусь, — и этим все было сказано, резко и начистоту. Она останется в Эйвбери. А он уедет в Лондон. По-другому быть не может.
— Все не так-то просто…
— Не усложняйте, — твердо сказала она. — Все очень просто.
Так тому и следует быть. Для того чтобы покинуть Эйвбери, ей, прежде всего, необходимо сладить с собой. Или, как она считала, со своей болезнью. Но, судя по всему, безумие победит ее.
От хлеба поднимался парок. Она отломила кусок и протянула Фолкнеру. Их пальцы на мгновение соприкоснулись. В ней тотчас же шевельнулось теплое, нежное чувство, словно кто-то провел легким, трепещущим перышком. А следом наплывало горькое и тяжелое сожаление о том, что для них нет никакого общего будущего. Однако это была, довольно глупая, шальная мысль. Она решительно отогнала ее. Она будет твердо держаться жизни, которая заменяет ей действительность.
Фолкнер взял хлеб. Он выглядел ничуть не счастливее, чем в начале разговора. Сара пыталась подыскать слова, способные как-то развеять его уныние, утешить, взбодрить. Почему-то его страдания были для нее куда горше и больнее, чем свои собственные.
— Надеюсь, что ваше пребывание здесь не затянется слишком долго, — с надеждой в голосе начала она. Но поняла, что говорит не то. В ответ на незаконченную фразу она получила такой злющий и негодующий взгляд, от которого предпочел бы унести ноги даже храбрец. Но ей некуда было отступать. Сара стояла на своем. Или, вернее сказать, сидела за столиком в гостинице Морли. Ела пирог с почками. В открытую дверь струился мягкий свет заходящего солнца.
Это был чудесный теплый вечер. Весенний деревенский вечер. Возможно ли было не обращать внимания на растущее между ними напряжение?
Они вздрогнули от внезапного страшного крика, казавшегося нелепым в мирной деревенской тишине.
Дрозды шумно сорвались с деревьев, ошалело крича, испуганно и спешно рванулись в гаснущее небо.
— Мертв не более получаса, — объявил доктор Костоправ. Он выпрямился, поднявшись от тела. Дейви был все еще щеголевато облачен в новую белую рубашку, камзол, ладно сшитые панталоны до колен и начищенные ботинки.
Дейви Хемпер, или то, что от него осталось, лежал на боку в переулке между гостиницей и церковью. У него было перерезано горло. Сара почувствовала, как в спину от камней кладбищенской стены потянуло холодком. Она подняла руку, сжала пальцами рот, чтобы не закричать. Изнутри ее скручивала жгучая боль. За Дейви, за Эйвбери, за свалившиеся на всех несчастья и беды.
— Значит, это были не цыгане, — сказала она.
Преподобный Эдвардс, наконец-то, отвел испуганный взгляд от мертвого тела. Он был бледен и дрожал, первый раз в жизни увидев убитого человека, да еще таким жутким способом. Священник еле сдерживал позывы рвоты, видимо, его здорово тошнило.
— Цыгане? — бессмысленно повторил он.
— Цыган здесь больше нет, — твердо сказал Фолкнер. — Поэтому нового убийства на них не навесишь. Но коль они неповинны сейчас, то, скорее всего, они не замешаны и в первых убийствах.
Молодой священник растерянно таращился на Фолкнера.
— Вы хотите сказать?
— Убийца кто-то из местных, викарий. Вам надо бы примириться с этой мыслью.
— Не может быть, — протестовал Эдвардс. — Здесь у нас живут порядочные люди. Они…
— Его также ударили по голове, как и тех двоих, — сообщил доктор, — отчего он тотчас же потерял сознание. Убийца спокойно довершил свое ужасное дело.
Фолкнер внимательно осмотрел место преступления.
— Никаких следов оружия. Как по-вашему, доктор, что бы это могло быть?
Лекарь пожал плечами, вытирая лоскутом тряпки окровавленные руки.
