никогда и не существовало.
Никогда…
Он исчез. А я все придумываю и придумываю для него оправдания…
— Нужно выйти из комнаты. Я не могу больше врать. И Марк не дурак, — тихо говорит Есения. — Утром он предлагал положить тебя в стационар. Он думает, что у тебя температура держится пятый день.
— Ничего не говори! — отвечаю я не своим голосом.
Как мне признаться брату, что я предала его? Кем я стану в его глазах?
— Не скажу. Но ты должна выйти и поесть.
— Я поем, — обещаю я.
Спуститься на ужин к родным и запихивать в себя безвкусную пищу оказывается не так сложно, как отвечать на вопросы о человеке, которого хочу стереть из памяти.
— Ты предупредила Сизова, что заболела? — спрашивает брат.
— А он тебе не сказал? — я сама себя ненавижу за этот вопрос.
— Мы толком не общались. У него завал на работе.
Я ухмыляюсь и повторяю:
— Завал.
— Так что?
— Он знает, — мне трудно произнести имя мужчины, растоптавшего меня.
— Тебе придется отработать пропущенные дни?
— Не нужно. И так подпишут дневник.
— Хорошо. Но лучше бы пройти практику целиком.
— Марк, — Есения переключает внимание моего брата на себя, — давай завтра после обеда съездим в нашу с Егоркой квартиру. Хочу взять кое-что из одежды.
Почему-то все убеждены, что лучший доктор — время. Ложь. Проходит неделя. За ней вторая… третья… месяц…
Я научилась улыбаться. Научилась приводить себя в порядок с утра и красиво одеваться. Научилась не обвинять себя в том, что случилось. Научилась разговаривать с близкими, чтобы у них не возникало вопросов о моем настроении, делать вид, что меня интересует фильм или книга. Я даже перестала ждать. Но боль никуда не ушла. В груди по-прежнему холод и тяжесть. Словно мне кто-то на шею повесил огромный груз. Он сворачивает мои плечи, и мне стоит огромных усилий держать спину ровно.
— Не хочешь съездить на пляж? — предлагает Есения, передавая глубокую чашку с картофелем. Наша Ирина ушла в отпуск, и мы вторую неделю хозяйничаем на кухне. В отличие от меня, Есения отлично справляется с готовкой. А у меня почетная миссия чистки овощей.
— Зачем? — спрашиваю я. — У нас есть бассейн.
— Ну не знаю. Мне кажется, там будет веселее. Возьмешь с собой Юлю, мы купим вареной кукурузы, трубочек со сгущенкой, будем объедаться и валяться под солнцем. Ну, как идея? Да и Егор не против. В воде не так болит нога.
— Можно, — я улыбаюсь фальшивой улыбкой в ответ.
— Вот и супер. Вечером поговорю с Марком. А ты позвони подруге.
— Я поеду без нее, — отвечаю я.
— Так будет даже лучше, — тут же реагирует Есения. — Отдохнем… семьей, — добавляет она неуверенно.
— Да, семьей, — подтверждаю я.
Мне не хочется обижать невесту брата. Марку очень повезло с ней. Надеюсь, он понимает это… Очень надеюсь. Если он совершит ошибку, позже будет жалеть. А Есения не из тех, кто с легкостью прощает. Мы с ней в этом похожи. Правильные и гордые. Юлька говорит, что слишком правильные и гордые часто несчастны. Возможно, она права.
Есения достает из холодильника тушку курицы. Я морщусь при виде желтоватой кожи, сосредотачиваюсь на картошке в своих руках. Отчего-то во рту скапливается слюна. Мне хочется ее выплюнуть.
— К-хм, — я откашливаюсь.
— Давай просто потушим курицу с картошкой. Сытно и вкусно, — предлагает Есения.
— Я за, — отвечаю я, зажмурившись. — Да что ж такое, — шепчу.
Она подходит ко мне, склоняется.
— Все хорошо?
— Да, — спешу я заверить.
Открываю глаза, и тошнота скручивает желудок спазмом. В руках Есении обрезки куриной кожи, что она кидает в ведро у моих ног. Я бегу к раковине и оставляю в нем содержимое желудка. Хорошо, что с утра я пила только чай.
— Умойся холодной водой, — Есения дает мне совет. — Я сейчас уберу, — она мечется между разделочным столом и ведром, скидывая упаковку от курицы. Уже нарезанные куски собирает пакет и закидывает в морозилку.
— Спасибо, — хриплю я.
— Идем, провожу тебя в спальню, — она приобнимает меня и ведет к лестнице — Это в первый раз?
— Нет, — признаюсь я тихо. — Третий. Два дня назад впервые вырвало.
— Лиза, у… вы… — она подбирает нужные слова.
— Да, — отвечаю я, сглатывая горечь. — Секс был. И не раз.
— О господи!
— И я понимаю, что со мной происходит.
Мы входим в мою комнату, я сажусь на кровать, приваливаюсь к изголовью.
— И что теперь делать? — спрашивает Есения, опускаясь рядом со мной, берет за руку. Сжимает пальцы.
— Ничего.
— Что значит ничего? Ты поговоришь с ним? — я отрицательно кручу головой. — Так же нельзя.
— Можно.
— Он должен знать. Или ты?.. — она смотрит на меня выжидающе.
— Нет. Я не пойду на аборт. Поэтому я ничего и не скажу Сизову. Я не знаю, как он отреагирует. Ему не нужна я, а значит, не нужен и этот ребенок. И ты обещай, — я перехватываю ладонь Есении, — что никому ничего не расскажешь. Ни Марку. Ни Славе. Никому! Пообещай! Пообещай, Еся! Я тебя умоляю, пообещай.
— Обещаю, — сдается она. — Но… будет очень тяжело. Марк… он не простит Сизову. Я боюсь представить, чем все может закончиться.
— Я знаю! Я понимаю! И поэтому прошу молчать. Я скажу сама, когда срок уже будет большим.
Есения плачет вместе со мной.
— Ты поломаешь себе жизнь, — говорит она.
— Но ты же не поломала, — отвечаю я. — Не отказалась от брата. И я смогу.
— Это другое.
— Нет. Это то же самое — частичка любимого человека.
Есения сдерживает слово. Молчит. Я вижу, как ей сложно врать моему брату. Я и сама не знаю, как смотреть ему в глаза. Как сказать, что третий месяц ношу под сердцем крохотную жизнь? Марк ведь спросит, кто отец ребенка, а я не смогу ответить на этот вопрос. Но скоро нельзя будет скрыть очевидный факт.
Я спускаюсь в гостиную. Меня останавливают слова брата:
— Сизов уезжает.
— Как уезжает? — интересуется Есения. — Я не знала…
Зачем она интересуется Славой, неужели хочет рассказать о моей беременности?! Она же обещала молчать! Осталось еще немного. Десять дней до срока, когда меня не смогут заставить совершить преступление.
— Я и сам не знал. Случайно дошли слухи. Какие-то проблемы в израильском филиале. Говорят, мать Льва Петровича отошла от дел, а поставленные на должность не справляются. В деле ведь всегда нужен тот, кто будет заинтересован.
— Неожиданно, — произносит она. А я прислоняюсь к стене. Ноги не держат, и перед глазами белые вспышки. — И надолго он уезжает?
— Вроде как. Возможно, навсегда.
— Навсегда, — повторяю я
