Надо сказать, что индусы не пренебрегли ни одним из своих суеверных средств. Они сыпали золоченым бетелем по поляне в знак, своего уважения к местному «радже», хором пели заклинательные молитвы — мантры, а после каждого куплета заставляли слонов становиться на передние колени и низко наклонять в честь высших божеств голову, причем европейцы, глазевшие сквозь поднятую переднюю стенку шатра, благодарили богов, что не сидят в это время на спинах серых гигантов.
Слуги занимались ужином, потому что Сурья с невероятной поспешностью завершал свой небесный маршрут.
Василий облокотился на горку подушек, потянулся.
«Ну, если магараджа столь предусмотрителен, мог бы вместе с шатром завернуть позавчерашнюю девчонку», — сам над собою глумясь, подумал он, безотчетно проводя пальцами по вызывающим грудям бронзовой статуэтки, изображающей нагую танцовщицу. Потом взялся разглядывать другую, которая стояла в весьма неприличной позе: неестественно широко расставив ноги и слегка присев. Сочтя, что эта поза больше подходит для лежащей женщины, Василий опрокинул фигурку на спину и взялся за другую статуэтку.
На сей раз то был мужчина: белый алебастровый человечек в чалме и шароварах, державший в вытянутых руках длинный, свитый жгутом платок. Лицо человечка имело весьма зверское выражение, и Василий отставил его, взявшись не глядя за новую фигурку.
Точнее, их было две на одном постаменте. Мужчина душил другого, закрутив на его шее платок. Предсмертный ужас на крошечном лице жертвы был изображен с поразительной точностью, однако Василий изумился, когда лицо убийцы показалось ему знакомым. Да это же тот самый, кто был изображен крутящим платок! Значит, он прикончил несчастного тем же самым оружием.
Василий оглянулся и заметил еще две белые фигурки, вернее, группки. Он уже не удивился, снова увидев знакомую алебастровую физиономию. Разбойник убивал одну жертву кинжалом, а другой протягивал на ладони какое-то подобие колючего яблока, причем по выражению злодейского лица можно было не сомневаться, что плод сей до краев напоен ядом.
«Похоже, это какой-то знаменитый разбойник индусов, вроде нашего Стеньки Разина или Емельки Пугачева, вот они и живописуют его во всех подробностях», — догадался Василий и, собрав в кучку все эти противные статуэтки, прикрыл их подушкою: лицезреть неприличных красоток или танцующего Шиву было куда приятнее!
Впрочем, произведения местного искусства мало занимали его спутников. Реджинальд клевал носом, а Бушуев уже похрапывал. Варенька дремала, привалившись к отцовскому плечу.
Василий вдруг оглянулся: какой-то шорох прервал" его отчаянные мысли. Не змея ли, часом, снова?! Нет, все тихо, ничто не скользит по коврам. Да и, сколько он помнил, погонщики, не в пример казненному садовнику, уложили вокруг шатра веревку, свитую из конского волоса: через нее не перелезет ни одна змея. Показалось!
А это что белеется? Василий бесшумно вскочил, шагнул в угол. У задней стенки шатра лежала еще одна группа алебастровых фигурок! Откуда они взялись, ведь Василий все их только что спрятал с глаз подальше?
Поднял новую. Убийца дружелюбно протягивал руку тому самому простаку, которого вскоре удушит своим платком. Платок он держал за спиной, и во всей его позе было что-то мерзкое, какая-то змеиная готовность к прыжку.
"Коралилло, — вспомнил Василий. — Кустарные змеи.
Вот так же они бросаются на беззащитных путников!"
Внезапно прямо на его глазах край шатра приподнялся и чья-то незримая рука впихнула туда новую белую статуэтку, причем Василию почудилось, что омерзительный человечек, запечатленный в позе выпада, с занесенным над головою платком, свитым в жгут, сам вполз в шатер, подобно коварнейшей змее.
Василий метнулся к выходу, однако вовремя одернул себя и выбрался наружу с вполне спокойным и даже скучающим видом. Кто бы — и зачем бы — ни развлекался с белыми фигурками, он не должен заподозрить, что его проделки замечены. А потому Василий какую-то минуту поглазел на слуг, собирающихся развести огонь (им помогали погонщики), обозрел бескрайние небеса, убедившись, что загулявшийся Сурья уже отправляется на покой и через полчаса, не более того, воцарится темнота, — а потом развинченной походочкой праздного гуляки зашел за шатер, готовый побыстрее пресловутой коралилло наброситься на неведомого шутника… однако никого не обнаружил. Только с огромного баньяна слетела с пронзительными криками стая ворон. Птицы окружили Василия, прыгая на одной ноге. Чудилось нечто человеческое в хитром наклоне птичьей головы, и совершенно дьявольское выражение светилось в маленьких лукавых глазках.
— Кыш, а ну, кыш! — шуганул их Василий, будто обнаглевших кур, и вороны послушались — может быть, от изумления.
Василий прошелся туда-сюда вдоль шатра, бросая грозные взгляды на зеленую завесу джунглей, однако, несмотря на не утихающую даже к вечеру жарищу, по спине у него пробегал холодок. Все-таки нигде человек не чувствует так свое ничтожество, как перед этой величественной живой громадой! Прямые как стрелы стволы кокосовых пальм, обрамлявших поляну, достигали футов двухсот вышины; они были увенчаны коронами длинных ветвей. «Самые высокие деревья сибирской тайги показались бы карликами перед баньяном, а особенно перед кокосовой пальмой», — обиженно подумал Василий… и содрогнулся, когда чья-то рука внезапно легла ему на плечо.
Василий не промедлил ни минуты: присев, вывернулся, метнулся в сторону и резко повернулся, защищаясь левым кулаком и готовый насмерть бить правым.
Память мгновенно нарисовала картину: после кораблекрушения он бредет по узенькой улочке прибрежной деревушки, вдруг чья-то рука ложится ему на плечо… а потом студеная вода Ганги, резкий голос разносчика, шум Беназира — и провал пустоты в памяти, который он не в силах заполнить, потому что воспоминания не желают слушаться его и возвращаться.
Нет уж! Никакой незнакомец больше не сможет напасть на него сзади, подумал Василий, но руки его сами собой опустились, потому что человек, стоящий перед ним, отнюдь не был незнакомым. Это был тот самый индус, который в розовом саду магараджи вернул к жизни Вареньку.
Василий, не веря глазам, суматошно оглядел его. Те же белые шаровары, обнаженная широкая грудь, снежно-белый тюрбан с павлиньим пером. Он, точно! Его большие черные глаза, его твердые губы, резко загнутый нос. И это замкнутое, отрешенное выражение, которое не сходит с лица, хотя голос вздрагивает от волнения:
— Ты и твои спутники обречены погибнуть еще прежде, чем наступит полночь.
