Это занятие так захватило меня, что я потерял счет времени. Очнулся лишь в тот момент, когда ощутил дуновение теплого ветерка – предвестника бури. Я поднял голову. Молния раскроила небо, покрытое облаками, столь черными и плотными, что они казались цепью гор; я понял, что нельзя терять ни минуты. Ветер переменился, я поднял свой маленький парус и направился вдоль берега к Трувилю, чтобы в случае опасности стать на якорь. Сделав не более четверти лье, я увидел, что парус приник к мачте; тогда я снял его и мачту, не доверяя этой обманчивой тишине. И в самом деле, через минуту я оказался в месте, где сошлись встречные течения, море начало шуметь, раздался удар грома. Этим нельзя было пренебрегать, потому что буря стала приближаться с быстротой скачущей лошади. Я снял платье, взял в руки весла и начал грести к берегу. Мне оставалось сделать около двух лье, чтобы его достигнуть; к счастью, было время прилива, и, несмотря на то что ветер дул с берега, волны гнали меня к земле. Я греб изо всех сил, но буря все приближалась и наконец настигла меня. Помимо всего прочего, надвигалась ночь, но я еще надеялся добраться до берега, прежде чем наступит совершенная темнота.
Следующий час был ужасен. Лодка моя, столь же легкая, как ореховая скорлупа, покорялась всем волнам и то поднималась, то опускалась на них. Я продолжал грести; но, осознав, наконец, что только зря трачу силы, и предчувствуя, что придется спасаться вплавь, я снял весла с уключин, бросил их на дно лодки возле мачты и паруса. Оставшись только в панталонах и рубашке, я скинул с себя все, что могло бы затруднить мои движения в воде. Два или три раза я был готов броситься в море, но сама легкость лодки спасла меня: она плыла как пробка и не пропускала ни капли воды; только с минуты на минуту я ожидал, что она опрокинется. В какой-то момент мне показалось, что она коснулась дна, но ощущение было таким мимолетным, что я не смел даже на это надеяться. Более того, опустилась темнота, и я не мог ничего различить в двадцати шагах. Я даже не знал, на каком расстоянии от берега нахожусь. Вдруг я почувствовал сильный толчок и на этот раз уже не сомневался, что днище лодки что-то задело. Но был это подводный камень или песок? Между тем новая волна подхватила лодку, и несколько минут она неслась с невероятной быстротой; но вот лодку подбросило с такой силой, что когда волна отхлынула, киль сел на мель. Не теряя времени даром, я схватил сюртук, выпрыгнул через борт лодки, оставив в ней все прочее. Вода доходила только до колен, и прежде чем новая волна настигла меня, я уже стоял на берегу.
Я накинул на плечи сюртук и быстро пошел вперед. Вскоре я почувствовал, что иду по тем округлым камням, которые называют голышами и которые показывают пределы прилива. Я продолжал идти еще некоторое время, и теперь уже под ногами у меня была высокая трава, растущая на песчаных буграх. Тут мне уже нечего было опасаться, и я остановился.
Великолепное зрелище представляет собой бурлящее море, когда его освещают вспышки молний. Это первообраз хаоса и разрушения; это единственная стихия, которой Бог дал право восставать против него, вздымая свои волны к его молниям. Море казалось то глубокой бездной, то цепью движущихся гор, с вершинами, слившимися с облаками и долинами. При каждом ударе грома бледный луч молнии змеился по этим глубинам, по этим вершинам, и наконец исчезал в разверзающихся морских хлябях. Преисполненный ужаса и любопытства, я смотрел на то страшное зрелище, что хотел лицезреть Верне с мачты корабля, к которой велел привязать себя, чтобы запечатлеть в памяти образ стихии. Но никогда кисть человеческая не изобразит ее столь могущественной и страшной, величественной и ужасной. Я пробыл бы, может быть, целую ночь на одном месте, обратившись лишь в зрение и слух, но две крупные дождевые капли упали мне на лицо. Ночи стали холодными, хотя не было еще и середины сентября. Я мысленно искал место, где можно было бы укрыться от дождя, и вспомнил о развалинах, которые заметил с моря. Они должны были находиться поблизости. Я пошел вперед и вскоре очутился на небольшой площадке; через некоторое время я заметил, что недалеко от меня что-то чернеется. Я не мог различить, что именно это было, но оно вполне могло послужить мне убежищем. Наконец блеснула молния, и я узнал полуразрушенную паперть церкви. Я вошел внутрь, нашел место, наименее пострадавшее от разрушения, и сел в углу за столбом, думая дождаться там утра. Не зная берега, я не решался отправиться на поиски жилища в такое время. Впрочем, когда я охотился в Вандее и в Альпах, я провел двадцать ночей гораздо хуже той, что меня, по всей видимости, ожидала; меня беспокоило только одно: известное ворчание желудка, напоминавшего о том, я ничего не ел с десяти часов утра. Вдруг я вспомнил, что просил госпожу Озере положить что-нибудь в карманы моего сюртука. Я засунул в них руки. Добрая хозяйка исполнила мою просьбу: в одном кармане я нашел ломоть хлеба, в другом – целую бутылку рома. При таких обстоятельствах это был достойный ужин. Едва я закончил скромную трапезу, как почувствовал приятную теплоту, распространявшуюся по всему телу, начинавшему уже замерзать. Мысли мои, принявшие мрачное направление, оживились, как только горло мое оросила живительная влага. Из-за усталости меня стало клонить в сон. Завернувшись в сюртук, я прислонился к столбу и скоро заснул под шум морских волн, разбивавшихся о берег, и свист ветра, гулявшего по развалинам.
Я проспал около двух часов, когда меня разбудил шум: это дверь скрипела на петлях и ударялась о стену. Очнувшись от беспокойного сна, я открыл глаза и в ту же минуту встал, предусмотрительно скрываясь за столбом. Внимательно посмотрел вокруг, но ничего не увидел; однако не оставил своих предосторожностей, так как был совершенно убежден в том, что слышал шум и что грезы сновидения не обманули меня.
Буря утихла, но небо было еще в черных тучах. Через маленькие просветы между ними порой пробивался лунный свет. В одну из таких минут я взглянул на ту дверь, которую, как мне казалось, отворяли, и осмотрелся вокруг. Насколько я мог видеть в темноте, я находился среди развалин древнего аббатства. Судя по уцелевшим остаткам, это была часовня. Справа и слева от меня тянулись два монастырских коридора с полукруглым и низким сводом. Напротив, в высокой траве, плашмя лежало несколько разбитых камней, обозначавших небольшое кладбище. Сюда, наверное, когда-то приходили обитатели этого монастыря, чтобы наполнить свои души покоем и помолиться у креста, который стоял теперь весь обезображенный, без распятия, но все же стоял.
– Ты знаешь, – продолжал Альфред, – все по-настоящему храбрые люди согласятся с тем, что физические предметы имеют неограниченную власть над впечатлениями души. Вчера я спасся от бури, весь замерзший, добрел до заброшенных развалин, заснул крепким сном и проснулся от странного шума; наконец, пробудившись, я очутился на том самом месте, где могли орудовать воры и разбойники, которые вот уже два месяца разоряли Нормандию. Совершенно один, без оружия и, как я сказал тебе, в одном из тех состояний ума, когда предшествующие обстоятельства мешают собраться с духом. Итак, ты не удивишься, что эти рассказы у камина пришли мне теперь на память, и что я остался неподвижно стоять у столба, вместо того чтобы опять лечь и попытаться заснуть. Впрочем, убеждение мое в том, что меня разбудил шум, который произвел человек, было так велико, что, вглядываясь в темноту коридоров и в более освещенное кладбище, я беспрестанно думал о двери, углубленной в стену, в которую, я в этом не сомневался, кто-то вошел. Не раз мне хотелось подойти туда и прислушаться, чтобы развеять свои сомнения, но для этого нужно было пересечь открытое пространство, освещаемое луной. Кроме того, кто-то еще мог скрываться в этом монастыре так же, как и я. Через четверть часа все опять стихло, так что я решился воспользоваться минутой, когда облако вновь закроет луну, чтобы преодолеть пространство в пятнадцать-двадцать шагов, отделявшее меня от этого углубления, и приложить ухо к двери. Эта минута не замедлила наступить: луна вскоре скрылась, тьма сделалась кромешная, и я надеялся без всякой опасности осуществить свое намерение. Я медленно отодвинулся от столба, к которому оставался все это время прикованным, словно готическая статуя. Переходя от одной колонны к другой, затаив дыхание и на каждом шагу прислушиваясь, я достиг стены коридора. Затем прокрался вдоль нее и наконец пришел к ступеням, ведущим под свод, потом сделал три шага вниз и припал к двери.
