Он снова ничего не сказал.
Его молчание было хуже пощечины. И она с горечью проговорила:
– Уверяю вас, смерть Клариссы явилась для меня тяжелой утратой. Она не была любящей мачехой, но мой отец любил эту женщину. Скандальные обстоятельства ее смерти довели его до отчаяния, и в этом виноваты вы. Я никогда вас не прощу. Так что, пожалуйста, оставьте ваш интерес ко мне. Мне не нужна ваша жалость, если вы способны на такое нежное чувство.
Она смахнула слезы.
Он не отвечал, явно пытаясь усмирить свой гнев. Она взглянула на него. Он не шевельнулся, его руки и ноги казались настолько неподвижными, как будто были сделаны из мрамора. Другой на ее месте скорее всего не Заметил бы почти невидимое глазу напряжение и подрагивание пальцев, державших страницу. Но она заметила. И поняла, какого самоконтроля требует это внешнее спокойствие. Он словно был изваян из камня, с куском льда вместо души.
– Если, увидев фрески, вы решите, что сможете работать с ними, я оставлю все вопросы на ваше усмотрение. Пока вы здесь, вы должны следовать некоторым правилам. Я люблю покой и не хочу, чтобы его нарушали. Для вас приготовлена комната рядом с бальной залой. Там вы будете есть и спать. Нет никакой необходимости покидать эту часть дома. Вы должны оставаться здесь. Если захотите прогуляться в саду, пожалуйста – с восьми до десяти утра. Вы не можете принимать здесь посетителей, только отправлять письма, столько, сколько захотите. Вы можете пользоваться библиотекой с двенадцати до двух дня. Музыкальной комнатой, если играете на фортепьяно, – с трех до четырех пополудни. Вам понятны правила?
– Вполне. – Она поднялась. – Я должна есть в своей комнате, сад с восьми до десяти, библиотека с двенадцати до двух. Музыкальная комната – с трех до четырех. Бродить по замку запрещено. Дышать – тоже.
Она сказала это специально, чтобы разозлить его, но, когда услышала заразительный громкий смех, невольно улыбнулась. Затем она сделала серьезное лицо и посмотрела на его длинные, изящные пальцы. Она удивилась, когда вдруг почувствовала желание написать их.
– Есть еще какие-нибудь правила, которым я должна следовать?
– Да. Я, возможно, приду посмотреть на вашу работу. Но в это время вы должны будете выйти. – Тон его снова стал ледяным. – Уоткинс заранее предупредит вас о моем приходе.
Грусть и одиночество, скрывавшиеся за деспотичностью, вызвали в душе Келси сострадание. Улыбка исчезла с ее лица, и она мягко спросила:
– Скажите, вы установили все эти правила, чтобы защитить мою чувственность или ваше тщеславие?
– Я не стану отвечать на этот вопрос. Пока вы находитесь под моей крышей, вы будете следовать моим правилам, и хватит задавать вопросы. Понятно?
– Вполне. – Келси решила не произносить больше ни слова, но не удержалась: – Еще я хочу вам сказать, что если вы установили все эти правила, чтобы я не пугалась, то напрасно. Отец хотел быть уверенным, что я хорошо освоила все виды живописи. Я видела такие вещи, по сравнению с которыми ад Данте показался бы раем. Любая впечатлительная девушка не выдержала бы и грохнулась в обморок. Поверьте, я ни разу в жизни не падала в обморок, даже когда отец, решив, что я должна познакомиться с анатомией человека, заставил меня поехать в Лондон и присутствовать при вскрытии. – Келси нахмурилась и продолжила: – Меня вырвало прямо ему на рубашку, но я не упала в обморок. Всем известно, что вас изуродовали тогда же, когда убили Клариссу. Уверена, это и есть причина всех этих правил, но вам не нужно скрывать от меня свою внешность. Это никак не изменит моего мнения о вас и не вызовет воплей ужаса.
Он захлопнул книгу и вытянул ноги. Она подумала, что сейчас он встанет и повернется к ней, но он сказал:
– Вы ошибаетесь. Уоткинс проводит вас до вашей комнаты.
Келси хмуро взглянула на спинку стула, повернулась и пошла к двери. Рассердила она его или он просто смеялся над ней, но в его голосе появился какой-то намек на чувство. Хорошо это или плохо, она пока не знала, но, может быть, теперь сумеет нормально с ним разговаривать, когда они встретятся. Может быть.
Когда Келси вышла за дверь, Уоткинс уже ждал ее. Он выглядел взволнованным, как будто подслушивал под дверью.
– Идемте, я провожу вас до вашей комнаты, мисс. – Он повернулся и пошел какой-то слишком напряженной походкой. – Полагаю, вы осведомлены о правилах?
– У вас прекрасный слух, и вы слышали, что мне о них рассказали.
Что-то изменилось в голосе Уоткинса, и он промолвил:
– Ну, раз мы так откровенно разговариваем, мисс…
– Надеюсь, вы будете называть меня просто Келси.
– Хорошо, мисс Келси. – Он с трудом произнес ее имя и затем продолжил: – Позвольте сказать вам, что я не слышал смеха его милости уже многие годы. Благодарю вас за это.
– Не благодарите меня, я пыталась разозлить его, как вы, наверное, знаете. А также знаете, что я ненавижу его за боль, которую он причинил моему отцу.
– Прощение лучше, чем наказание: первое – признак доброты, второе – жестокости.
– Невероятно! Моя мама всегда говорила мне то же самое и еще другие пословицы. Эпиктет и Соломон были со мной все мое детство, пока я не решила, что с меня хватит, и, – она улыбнулась, – моя мама застала меня, когда я закапывала в землю свою Библию и книгу с цитатами Эпиктета.
– И что она сделала? – с удивлением спросил дворецкий.
– Да ничего. А папа, узнав о моем поступке, зааплодировал. Это тогда вызвало много споров в нашей семье. Понимаете, у отца и матери всегда были разногласия по поводу моего воспитания. Ему не нравились ее пуританские взгляды, а она не могла принять его богемных идей. И твердо стояла на своем. После случая с закапыванием книг она стала цитировать мне «Эссе о морали» папы римского и псалмы.
– Ваша мама, должно быть, была очень хорошей женщиной.
– О да. Очень хорошей, – сказала Келси торжественным тоном. – Отец матери был третьим сыном лорда Бритлвуда, и церковь являлась делом всей его жизни. Отец моей бабушки был сквайром. Я не знала бабушку и дедушку. Они не одобряли моего отца и лишили мать наследства, когда она сбежала с ним и они поженились.
– О… – сказал он с сочувствием в голосе, и некоторое время они шли молча.
Уоткинс резко свернул в другой коридор. Стены здесь покрывали обои и панели, значит, они вошли в новое крыло замка. Она поморщилась, увидев ярко-желтые с красным обои, они были ужасны, но все равно Келси была рада, что страшные тени, скрипы и вздохи остались позади, в старой части замка.
Дворецкий повернул еще раз, и они вошли в портретную галерею. Келси замедлила шаг, пораженная красотой комнаты. Солнечный свет струился из десяти больших окон, расположенных вдоль одной стены. Рядом с каждым окном располагались пуфики. Вытканный золотом ковер, тянувшийся вдоль всей комнаты, гармонировал с золотистыми портьерами на окнах и подушками на пуфиках. На другой стене висели портреты предков Салфорда в красивых резных с позолотой рамах.
