— Пусть Бог простит, — вздохнула площадь.
И только кобзарь сильнее затосковал, запричитал словами старой песни:
Ой, чужбина, чужбина,
Почему здесь так студено?
Нет ни ветров, нет ни морозов,
А глаза мои полны слез…
А за Настю идет торг. Что-то азартно судачат татары и чужестранцы, спорят, теребят свои кошельки.
Неожиданно все замолчали. Уважительно поклонились кому-то, — в сопровождении свиты на коне подъехал почтенный господин в дорогой одежде, белоснежной чалме, ярких сафьяновых сапогах.
Кривая сабля играла на солнце драгоценными камнями. Лошадь гарцевала, разгоняя людей. «Богатый турок какой-то, — подумала Настя. — Недаром татары так прогибаются перед ним».
Действительно, все вокруг стали перешептываться: «Паша Ага». А он гордо глядел по сторонам, прищуривая глаза. Вот скользнул взглядом по Насте, потом еще раз посмотрел — и уже не отводил восхищенных, широко раскрытых глаз. Подъехал ближе, соскочил с коня. На красной морде рыжебородого появилась довольная улыбка: подъехал толковый купец.
Да, юность брала свое: ни страшное сиротство, ни адское горе, ни чужеземный город не стерли с нежного личика Насти нежного румянца. Не поблекли ее брови и сочные губы. Большие карие глаза смотрели на мир печально, и в этом тоже была своя прелесть. Настя немного похудела, но стала еще стройнее, гибче.
— О, Роксолана, — сказал, наконец, паша. Настя презрительно скривила губы — она слышала от отца, что украинских девушек турки зовут Роксоланами.
Паша протянул руку и кончиками пальцев дотронулся до Настиной щеки. Но она ударила его по руке, и все вокруг испуганно переглянулись, а рыжебородый почернел.
Богатый турок одобрительно кивнул головой.
— Добре, добре, — медленно произнес он украинские слова.
О чем-то спросил рыжебородого, потом кивнул кому-то — подошел золотоноша с большой шкатулкой, и в подол широкого халата татарина посыпалось золото. Быстро опустела шкатулка. Низко-низко склонился рыжебородый, как будто золото пригибало его к земле. А Настю мгновенно посадили на носилки, и черные, голые до пояса рабы понесли ее за пашой.
Над Кафой не затихала многоголосая суета.
«Нет, сейчас все прекратится. Я не поеду в проклятый Стамбул. Разве оттуда можно убежать в Украину? Никогда. Прости меня, Боже…»
Настя перегнулась через толстый борт галеры. Плещет, бьется волна о корабль. Светит месяц, выстилая серебристую дорожку к призрачному горизонту. Тишина на корабле. Все спят. Только скрипят уключины, слаженно бьют весла по воде — полный штиль, и невольники-гребцы выбиваются из сил.
«Сейчас, сию минуту… прыгну в воду… Все, прощай, белый свет!»
Настя смотрит в воду, на сверкающие отблески. Неужели все кончено? Но какая-то сила прижимает ее к палубе, не дает и шагу ступить. Ой, не хочется умирать! Но не хочется и плыть за море — оттуда уже не вернешься в Украину. Лучше умереть…
Но не одна она плывет. И там, в проклятой Турции, много украинцев. Отверженных, забытых, несчастных. А может, ей удастся чем-то помочь им, может, и отомстит за смерть родного отца и матери? А может, этот проклятый паша сделает ее своей женой или служанкой, и она убежит с казаками домой?
Настя отходит от борта галеры.
А снизу, из-под палубы, где сидят галерники, доносится песня. Тихая, печальная, и Насте удается расслышать некоторые слова:
Бедная наша, бедная наша головушка, что чужая сторонушка…
Девушка осторожно, чтобы не разбудить стражу и своего слугу-негра, спускается к галерникам, но они замолкают.
Голые по пояс. На ногах кандалы. Одни гребут, другие лежат тут же на скамьях — спят после тяжелой каторжной работы.
— Вы с Украины? — тихо спрашивает Настя.
— Слышь, Семен? Она по-нашему говорит.
— С Украины, дочка.
— И ты, ты тоже с Украины?
— Что, доченька? Жива ли еще она, наша матушка?
— А звезды светят?
— И давно ты оттуда?
Те, что спали, просыпаются, они с жадностью смотрят на нее, ждут.
— Третья неделя, как я с Украины.
— Третья неделя… а мы… — Длинные весла падают в воду все медленнее и медленнее.
— Братья! Это же будто бы вчера она там была… И откуда ты?
— С Рогатина.
— А мы из Черкасс… Из Сечи… Из Полтавы… Миргорода.
— Рогатин… Далеко забрались бусурманы.
— Во время Троицы налетели, — рассказывает Настя.
— Изверги, осквернили Зеленое воскресенье. А кто сейчас гетман?
— Ружинский… Разбили в прошлом и позапрошлом году Мелик-Гирея… Мой отец участвовал в походах.
— Да, да… Евстафий, значит, гетман, пусть будет здоров!
— Мало он по морю гуляет…
— Не обленился…
— Забыл о нас… Уже семнадцать лет прикованы…
«Семнадцать лет, — шепчет Настя. — Это еще на свете меня не было».
— Вот какие девчата в Украине подрастают!
— Только кому эта красота достанется? Хану в гарем?
— Не все же хану, останется и для Украины. Видишь, как красиво говорит.
— Спасибо, доченька, что обратилась к нам. Расскажи еще что-нибудь об Украине.
Галерники перестали грести, и корабль остановился. Тут же свистнула плеть, послышалась гортанная ругань часового, зашумели надзиратели, и невольники взялись за весла.
— Иди, дочка, спасибо тебе, услышали живое слово с Украины, и уже полегчало.
Заскрипели уключины, опять слышен плеск волны за бортом. Настя поднялась наверх, в свой угол.
Когда утром Настя проснулась, корабль стоял. В окошке она увидела сверкающий на солнце город — высокие белые минареты, роскошные дворцы, низкие здания.
Чужой город. И чужое небо — какое-то синее, непрозрачное, не такое нежно-голубое, как на Украине. Дальней, родной Украине…
Константинополь. Вид с башни Сераскир
Послышался шорох, и Настя быстро укрылась по самые глаза. Вошел паша, уже не такой важный и напыщенный. Настя удивилась, когда он слегка поклонился ей и плавно протянул руку к окну. Сказал на ломаном украинском языке:
— Вот Стамбул. Столица империи. А скоро тебе, Роксолана, окажут высокую честь — я тебя покажу царю царей, султану из султанов, наместнику Аллаха, великому Сулейману! — паша, произнося эти слова, приложил руку к груди и поднял кверху глаза.
Настя не сдержалась, насмешливо улыбнулась — улыбнулась впервые за эти страшные дни, — слишком неискренни были ужимки пожилого паши при упоминании султана. «А зачем меня показывать Сулейману?» — подумала девушка.
* * *
Несколько дней Настю готовили к встрече с султаном, ее поселили в двух роскошных больших комнатах в девичьей части гарема — серале. Искусно зарешеченные окна выходили на бухту Золотой Рог, где покачивались дубы, галеры, парусники, бригантины. Настя видела гребцов — полуголых, обветренных, мускулистых. Среди них, видимо, были и земляки.
