Элис напряглась и почувствовала, что внутри у нее все сжалось.
— В Миддлхэме, сэр. Моя мать состояла в родстве с Анной Невилл. Потом меня отослали в Шерифф-Хатгон, а оттуда в Драфилд-Мэнор.
— Три дома? И никто из них не смог укротить вас, госпожа? — Он повернулся и сделал знак своим солдатам построиться позади них.
Элис предпочла бы пропустить его вперед, но когда он выжидательно посмотрел на нее, она подстегнула свою лошадь и поехала рядом с ним, не говоря ни слова.
— Итак, Saesnes-bach?
Она заинтересовалась, что значит лишний слог, но мягкость его тона и блеск в его глазах удержали ее от вопроса.
— Я не думала, что вы действительно ждете ответа на столь оскорбительный вопрос, сэр. Вряд ли мне пристало отвечать.
— Должен ли я просить вашу служанку просветить меня? — спросил он, указывая на Джонет, ехавшую сразу за ними в сопровождении одного из людей Мериона, здоровяка парня. Тот все время поглядывал на пухленькую женщину, как будто боясь, что она может свалиться с лошади.
Элис повернула к Мериону голову:
— Правду говоря, сэр Николас, никто не пытался укротить меня. Я совершенно счастливо жила в Миддлхэме и переехала в Шерифф-Хаттон два года назад, когда король Ричард приказал своей жене присоединиться к нему в Лондоне. Вот и все.
— Если вы служили жене узурпатора, то почему не поехали с ней в Лондон?
— Не знаю, — честно ответила Элис, заставив себя пропустить мимо ушей слово «узурпатор» по отношению к Дикону милой Анны. — Мне сказали только, что мой отец не хотел, чтобы я ехала. Все решили без меня.
— Странно, — удивился Мерион. — Я думал, что будущим молодой женщины распоряжается лорд, опекающий ее. Кому вы служили в Шерифф-Хаттоне?
Принцессе Элизабет?
Элис поморщилась.
— Она не носила такого титула, когда приехала к нам, а я жила в Шерифф-Хаттоне задолго до нее, в резиденции графа Линкольна. В то время король все еще оставался для меня моим сеньором, так же как и для Элизабет и Недди — так мы зовем графа Уорвика.
— Тогда почему вы уехали? Я думал, вы каким-то образом вызвали недовольство принцессы, но, возможно, я просто неверно истолковал ваш тон; когда вы говорили о ней раньше.
Элис оглянулась, но никто из их обширного эскорта не обращал на них ни малейшего внимания за исключением Джонет, которая, конечно же, жадно прислушивалась ко всему, что могла уловить.
— Я рассердила Элизабет, — призналась Элис, — но она не имела никакой власти. Лорд Линкольн, однако, не любит разногласий, и он решил, что для нас лучше жить раздельно. — Она не хотела, вернее, не могла рассказать ему о сценах с Элизабет. Она не рассказала бы о них никому. Ей бы никто не поверил. Она поспешно добавила:
— Я надеялась вернуться в Миддлхэм, чтобы служить графине Уорвик, матери леди Анны, потому что она всегда хорошо относилась ко мне, но меня отправили в Драфилд-Мэнор.
Мерион взглянул на нее, но не стал настаивать на деталях ее отношений с Элизабет.
— А кому вы служили в Драфилд-Мэнор? — спросил он. — Я мало знаю о ваших английских дворянах и не слышал о таком замке.
— Леди Драфилд, — тихо ответила она, и в памяти тут же возник образ тучной ворчливой дамы. Взглянув на Мериона, она заметила любопытство и в то же время сочувствие.
Он мягко произнес:
— Не та женщина, которую вы хотели бы рекомендовать святой церкви для причисления к лику святых? Элис даже поперхнулась.
— Сэр, вы не должны говорить такие вещи! — Она снова быстро огляделась, боясь, что не сможет подавить переполняющий ее смех. Когда она опять взглянула на него из-под опущенных ресниц, он вновь улыбался. — В самом деле, сэр, вы богохульствуете.
— Не особенно. Уверен, я говорю правду. Вы будете отрицать, что от всего сердца испытывали неприязнь к леди Драфилд?
— Не могу. Она именно такая женщина, которую, видимо, имел в виду ваш источник, когда рассказывал вам об английских обычаях, потому что она с радостью сделала бы меня своей рабыней. Что бы я ни делала, угодить ей оказалось невозможно. Если я садилась читать, она бранила меня за праздность или за небрежение к молитвам. Если я хотела прогуляться, она говорила, что я хочу уклониться от других моих обязанностей. Она часто говорила, что меня испортили в Миддлхэме и что она меня перевоспитает. Право, у меня осталось от нее впечатление во всех отношениях ужасной женщины.
— Жестокой?
Элис кивнула.
— Она говорила только розгами или пощечинами. Конечно, там воспитывались и другие девочки, которые страдали не меньше меня, но они не жили в других домах и не знали другого обращения. Видите ли, меня с колыбели никогда не унижали, так что за это взялась леди Драфилд, считая своим долгом научить меня рабской покорности. В марте я написала отцу, умоляя позволить мне вернуться домой. В конце концов, тогда мне почти исполнилось восемнадцать.
— А он отказал?
Она снова кивнула.
— На свою просьбу я получила только наказание. Отец написал его светлости, в ужасных словах расписав мою неблагодарность, заносчивость и дерзость моей попытки пожаловаться на свою участь. Он сказал, что я перешла все границы, и просил извинения у лорда Драфилда за мое поведение. Результатом его письма стал разговор, и болезненный и унизительный одновременно, как и последовавшие за ним месяцы.
— Так что вы обрадовались своему отъезду.
Элис не могла не согласиться. Она посмотрела на Мериона.
— Я бы предпочла иметь другую причину для моего отъезда, сэр. В любом случае я все равно скоро уехала бы.
— Вас должны были выдать замуж?
— Да, за сэра Лайонела Эверингема. Вы знаете что-нибудь о нем?
Он покачал головой.
— Йоркист?
— Конечно же, он йоркист! Мой брак устроил король Ричард примерно восемь месяцев назад, и сейчас я уже была бы замужем, если бы не презренный Тюдор. Теперь я даже не знаю, жив ли еще сэр Лайонел.
— Жив он или нет, не важно, — ответил он, — поскольку все такие помолвки, разумеется, будут отменены. В конце концов, вы будете под опекой короля, а его величество вряд ли захочет отдать вашу руку йоркисту. Ну вот и Вулвестон, — добавил он, показывая рукой.
Замок, стоявший на вершине невысокого холма, неясно вырисовывался в сером тумане, и Элис в молчании смотрела на место, где родилась. С девяти лет — полжизни — она не жила в Вулвестон-Хазарде, но все равно замок считался ее домом. Говоря по правде, она испытывала больше чувств к каменным стенам и башням, чем к людям, живущим в них. Ее родители, холодные и бездушные люди, не уделяли внимания детям. Отец больше интересовался книгами, мать же ничто не волновало. Если в детстве Элис и чувствовала что-то к ним, то только страх рассердить, поскольку наказание всегда следовало скорое и суровое.
