– Изменить присяге, которую ты дал, – преступление, – нетерпеливо соглашался он. – Но подумайте, мадемуазель Лаваль, что делать, если те, кому ты клялся в верности, первыми нарушили свое слово? Разве это не освобождает того, кто давал им клятву, от его обязательств?
– Если рассуждать так, получается, что дававший клятву человек не имеет своей собственной воли, – возражала Екатерина. – Почему его обязательства должны зависеть от того, как себя ведет тот, кому он присягал? Если даже клятва была нарушена с другой стороны, это вопрос совести того, кто ее нарушил. Почему вторая сторона должна после этого ему уподобиться?
– Не должна. Но имеет право, – упрямо стоял на своем Сергей.
– Хорошо, пусть так, – уступала Екатерина, – но если говорить о французском бунте, то кто первым нарушил клятву? Почему вы считаете, что Луи Шестнадцатый это сделал? Что дает вам основания так о нем судить?
– Сразу видно, что вы недостаточно осведомлены о французской истории. Иначе не задавали бы такой вопрос. Вы знаете, как жил французский народ во времена его правления? Знаете, сколько король с королевой тратили на собственные глупые развлечения и какие подати собирали со своих подданных?
Этого Екатерина не знала. Как собираются подати и для чего вообще они нужны, было для нее тайной, которую она, впрочем, и не особо стремилась постичь: ей, женщине, такие знания были совершенно ни к чему. Но признавать свое поражение только из-за нехватки знаний девушка не собиралась.
– Вы хотите мне сказать, что французскому народу было при Луи тяжело? – продолжила она спор. – Пусть так. Но разве после того, как народ лишился правителя, ему стало легче? Сколько ни в чем не повинных людей поубивали во время бунта? А скольких отправили на гильотину после? А голодающих после революции разве стало меньше?
– Когда меняешь что-то к лучшему, совсем без жертв обойтись невозможно, – отбивался Сергей.
– Допустим. Но чем тогда Робеспьер и остальные лучше Луи Шестнадцатого? – наступала Екатерина.
– Тем, что они хотели добра простым людям, у них была благородная цель…
– Но откуда вам знать, может быть, и король хотел того же самого?
– Как же трудно с вами спорить, мадемуазель!
Этими словами князь Сергей Трубецкой вскоре стал заканчивать почти каждую их дискуссию, и для графини Лаваль они были самым лучшим комплиментом. Так же как и то, что во время каждой последующей их встречи Сергей снова и снова возвращался к этому разговору и приводил ей новые аргументы в защиту своей точки зрения. Но Екатерина не сдавалась: она продолжала настаивать на своем, и от ее внимания не укрылось, что князь Трубецкой постепенно начал прислушиваться к ее словам. Он по-прежнему считал, что с плохими правителями необходимо бороться, но уже признавал правоту девушки там, где речь шла об убийствах и жестокости. Екатерина гордилась этим, хотя в то же время замечала за собой, что кое в чем Сергею тоже удалось поколебать ее уверенность в своей правоте. Как ни претила ей мысль о бунте против законной власти и об убийствах, она не могла не согласиться с тем, что сидеть сложа руки и ничего не делать, когда стране грозит голод или еще какие-нибудь бедствия, нельзя.
Так они и дискутировали, постепенно смягчаясь и все больше соглашаясь друг с другом. И хотя у них было много и других интересных тем для разговоров, борьба с властью оставалась самым любимым их предметом. Да еще и единственным, где они не могли окончательно прийти к согласию: несмотря на уступки, во многом каждый из них оставался при своем. Но обоих это не только не огорчало, но в чем-то даже радовало. Ведь это значило, что у них по-прежнему есть повод для бесед.
А родители и сестры Екатерины ждали предложения Трубецкого – пожалуй, ждали его с куда более сильным нетерпением, чем она сама. Через своих парижских знакомых, которые знали князя Сергея, они умудрились разузнать о нем все. Каждые несколько дней родные сообщали Кате какую-нибудь новость о ее друге – в каких именно битвах он участвовал, сколько раз был ранен, какие награды имел… Все, кто знал Трубецкого, были уверены, что его карьера еще не окончена и что он обязательно станет генералом, о чем мать и сестры постоянно напоминали Екатерине. А та в ответ только загадочно улыбалась. Родным казалось, что она недостаточно серьезно относится к тому, что князь не торопится предлагать ей руку и сердце, а девушка, наоборот, была уверена, что рано или поздно он это сделает. Ведь ему тоже хотелось бы иметь возможность спорить с ней в любое время, когда у него появится такое желание.
День, когда их объяснение в любви наконец произошло, юная графиня Лаваль запомнила не очень отчетливо. Трубецкой был галантен и немного смущен, сама она – счастлива и слегка кокетлива, но все же этот разговор был далеко не таким занимательным, как их предыдущие беседы.
Помолвка, приготовления к свадьбе, венчание в Париже и переезд в Санкт-Петербург – все это промелькнуло совсем быстро и оставило в памяти приятный след, но Екатерина была рада, когда все связанные с их браком хлопоты в конце концов закончились. Жизнь снова вошла в привычную колею, и теперь у них опять должно было появиться время для безумно интересных им обоим бесед…
Вспоминать о встречах в Париже и жарких спорах можно было бы еще долго, но княгиня Трубецкая понимала, что время уже позднее и пора вставать и идти к завтраку. Она дотянулась до свисающего со стены шелкового шнурка и позвонила горничной. Какое платье надеть в первый день жизни в столице, молодая дама выбирала недолго: князю Сергею она нравилась во всех нарядах, а самой ей излишнее внимание к одежде всегда казалось глупостью. Она выбрала строгое темно-синее платье с самой скромной кружевной отделкой – оно придавало ее внешне довольно легкомысленному лицу более серьезный вид. Прическу Екатерина тоже попросила сделать ей самую простую, чтобы не тратить на нее много времени и поскорее оказаться рядом с любимым мужем.
Князь Трубецкой ждал ее в столовой. Он, как всегда, был одет в свой военный мундир – Екатерине казалось, что, за исключением их свадьбы, она вообще ни разу не видела мужа в гражданском платье.
Они быстро обменялись обычными утренними репликами – кто как спал, кто как себя чувствует – и приступили к завтраку. Сергей Петрович показался Екатерине задумчивым и как будто бы сосредоточенным на чем-то неприятном, но она не спешила расспрашивать мужа о причинах его дурного настроения. У нее было достаточно времени, чтобы как следует изучить его характер, и она точно знала, что до конца завтрака он сам поделится с ней своими мыслями. Так и случилось.
– Дорогая Катрин, я должен вас кое о чем предупредить, – заговорил Трубецкой, допивая какао из полупрозрачной фарфоровой чашки. – Сегодня вечером меня не будет дома, и вернусь я очень поздно. Надеюсь, вы не будете скучать без меня.
