— В этом случае, я не думаю… — начала она.
— Размолвка с мужем? Тогда это не мое дело.
— Да нет, не размолвка, просто Хью… — Либби не договорила.
— Да, а где старина Хью? — спросил он.
— Хотела бы я знать, — сказала Либби и положила свою руку на руку Эдварда. — Эдвард, я беспокоюсь за него. Он ушел утром, даже не оставив записки. Он взял кое-что из вещей…
Эдвард приподнял брови.
— Ну хоть кто-нибудь, может, знает, куда он отправился.
— Нет.
— Может, женщина?
— Тоже нет, — сказала Либби. — Он очень расстроился, получив письмо из Англии.
— Ты думаешь, он уехал в Англию?
Либби отрицательно покачала головой.
— Думаю, нет. Его брат просил Хью приехать домой, но он отказался обсуждать это со мной. Рассказывая о своей семье, он говорил, что не может предстать перед ними как неудачник. Боюсь, что он может покончить с собой.
Эдвард погладил ее ладонь, сжатую в его руке.
— Если он хотел убить себя, он не брал бы вещи.
— Да нет, — сказала Либби с волнением. — Он взял их, чтобы мы подумали, что он уехал.
— Но он же боготворит тебя! — сказал Эдвард. — Несомненно, он бы оставил прощальную записку. Имей мужество. Мне не верится, что Хью решил сделать то, чего бы ты не одобрила. Я думаю, что до конца недели он предстанет перед тобой, улыбаясь, как маленький мальчик, который пошалил и теперь вернулся домой.
— Полагаю, ты прав. Спасибо тебе, Эдвард. Ты настоящий друг, — сказала Либби.
Они пошли обратно к дому.
— Буду всегда рядом, когда ты будешь во мне нуждаться, Либби, помни это! — крикнул Эдвард ей вслед.
* * *
В течение двух недель о Хью не было никаких вестей. Либби постоянно ожидала услышать самое худшее.
Мать вбила себе в голову, что Хью вернулся в Англию, бросив Либби. Там он объявил себя холостяком и женился на дочери графа или герцога. Отец думал, что Хью ввязался в какое-то темное дело и прогорел и не мог показаться в Бостоне. Либби забавляли обе эти версии, но она думала, что ни та ни другая не проходят для ее сбежавшего мужа, но и она сама не могла предположить ничего путного.
Шестого мая пришло письмо от Хью. К счастью, она проходила через холл в то время, когда принесли почту. Либби сразу побежала наверх, заперла в ванной дверь, которая имела крепкий засов.
«Мои дорогие жена и дети, — писал Хью, — Сможете ли вы когда-нибудь простить меня за волнение, которое я вам доставил. Когда вы узнаете, что я предпринял, надеюсь, вы простите меня. Я решил попытать счастья и заранее знал, что вы и родители попытаетесь разубедить меня. Ты будешь удивлена, когда услышишь, что ваш ни на что не годный муж и отец уехал сколотить состояние, Либби, я среди тех сорокадевятилетних, кто рискнул отправиться на поиски золота в Калифорнию. Ты давно не была на набережной Бостона, а там только и говорят о богатстве, о золоте, которое лежит под ногами и ждет, чтобы взял тот, кто придет первым. Нельзя было терять времени. Мне жаль, но я взял наши деньги в банке, чтобы купить билет на Дикий Запад, но со временем это окупится.
Подумай об этом, моя малышка. Люди делают большое состояние за неделю. Когда я вернусь, мы сможем взять детей и жить в Англии как настоящие аристократы. Итак, будь терпелива. Обещаю вернуться, «на мою кучу», как здесь говорят.
Сейчас я в городе Индепенденс, штат Миссури. Это отправной пункт моего путешествия, и боюсь, что оставил цивилизацию позади. Это мир грубых, неотесанных мужчин. Я чувствую себя как рыба, выброшенная на берег, но стараюсь не трусить. Конечно, я боюсь, но очень хочу добиться успеха первый раз в своей жалкой жизни. Думай обо мне, дорогая! Поцелуй за меня обожаемые розовенькие личики наших детишек и почаще им напоминай обо мне. Одно утешение — твои родители присмотрят за тобой. Многие мужчины покинули своих жен, оставив их одних на фермах и почти без денег, и поэтому я чувствую хоть какое-то облегчение относительно твоего будущего. Я попытаюсь вернуться с рюкзаком, отвисшим от золота. Тогда попразднуем.
Вечно преданный тебе Хью Гренвил».
Либби, остолбенев, смотрела на письмо.
— О, Хью, ты — идиот! — громко сказала она, не зная смеяться или плакать. — Как ты сможешь выжить в дебрях Калифорнии!
Она уставилась на кафельные плитки, и у нее перед глазами поплыли круги.
— Нужно кого-нибудь за ним послать, пока не поздно. Его нужно спасти. Он заблудится по дороге в Калифорнию или еще что-нибудь. Но кого послать? Если бы у нее были братья или кузены, она бы их попросила разыскать его. Но у нее не было ни тех ни других, и ее единственные родственники были старые дяди да тети. Ей пришло на ум, что можно послать Эдварда Нотса, но она тут же отогнала от себя эту идею.
Я не могу послать за ним, чтобы его привели как мальчишку. Это унизит его, а он не заслуживает этого. С его стороны было довольно смело предпринять такую сумасшедшую, глупую поездку, только помешанный сделал бы такое. Бедный Хью, он в самом деле безнадежен.
Либби чувствовала за собой вину, как будто это она натолкнула его на эту мысль. В определенном смысле это было так. Если бы она не женила его на себе, он бы никогда не застрял здесь, в Бостоне. Хью не был человеком, которого можно было привязать к кому бы то ни было.
Вздохнув, Либби открыла дверь ванной и на цыпочках пошла в спальню. Окна были открыты, и кружевные шторы колыхались под порывами апрельского ветра.
Из окна она едва различала далекие зеленые поля. Либби всегда любила этот вид. Хью, вероятно, не выживет в холоде и опасностях Дикого Запада. И некого попросить спасти его, поэтому она должна попытаться это сделать сама.
Приняв решение, Либби, не теряя времени, спустилась вниз.
Отец читал, как всегда после завтрака, газету. Мама, сидя в красном вельветовом кресле, просматривала почту. Они высказывались о прочитанном, не обращая друг на друга внимания. Либби открыла дверь.
— О, как мило, у Софи новое платье для бала. Темно-зеленый вельвет…
— Глупцы в Вашингтоне. Не могут прямо сказать… показать им, кто здесь хозяин, вот что они должны делать.
Либби оглядела комнату, набитую мебелью, горшками с цветами, картины и украшения… Она глубоко вздохнула и закрыла за собой дверь.
— Наконец я узнала о Хью, — небрежно сказала Либби.
— И что? — потребовал отец.
— Он уехал в Калифорнию и заразился золотой лихорадкой.
— Вот дурак, — пробормотал отец.
— Что за язык, Генри? — ответила мать, несколько возмутившись.
Отец Либби отложил газету.
— Я говорил, что все изменится к лучшему. Я попрошу молодого Нотса расторгнуть брак.
