В течение последующих двух дней отец приходил снова и снова — утром, днем, вечером — и каждый раз читал ей об аде. Но не он, а занимающаяся верхним этажом горничная сказала Клементине, что мать будет жить.
Утром в день похорон малютки все зеркала и окна занавесили черным крепом, а залу усыпали цветами, которые наполняли воздух удушающим ароматом. Катафалк, запряженный лошадьми с развевающимися черными гривами, отвез крошечный гробик на кладбище Олд-Грэнери. Холодный ветер хлестал Клементину по лицу и кружил засохшие листья по надгробиям.
Сейчас она все знала об аде, и он не имел ничего общего с дедушкиной белильной.
* * * * *
Иногда мысли возвращались к той Пасхе, когда в гости пришли тетя Этта и близнецы. Мальчишки-кузены на семь лет старше Клементины только что вернулись из поездки в Париж, где приобрели миниатюрную гильотину. Клементина восторгалась, глядя на это чудо, поскольку ей было позволено иметь очень немного собственных игрушек, чтобы не отвлекаться от уроков и молитв.
Мальчики изъявили готовность продемонстрировать, как работает устройство. И она, довольная оказанным ей вниманием, заулыбалась от предвкушения. И по-прежнему улыбалась... пока они не поставили штуковину на стол, где Клементина утром ела кашу и пила молоко, и не отрубили голову ее единственной кукле.
– Пожалуйста, перестаньте, – сказала она, стараясь быть вежливой и не закричать, когда фарфоровая голова вяло отскочила от окрашенной в белый цвет поверхности. — Вы делаете ей больно. – Но кузены только смеялись, а жестяное лезвие снова со скрипом опустилось, и по полу покатилась отрубленная розовая рука.
Клементина не спешила, ведь ей было запрещено бегать. И не плакала. Серьезная в своем накрахмаленном переднике и чепчике, она беззвучно шла по большому дому в поисках кого-нибудь, способного остановить бойню, в то время как ее маленькая грудь содрогалась, а широко распахнутые глаза не мигали.
Из открытых дверей примыкающей к кухне маленькой столовой донесся живой смех. Клементина остановилась у порога, настолько очарованная, что забыла об убийстве куклы. Склонив головы над чашками, мама и тетя Этта колено к колену сидели в белых плетеных креслах. Тетя принесла с собой белые лилии, и их густой сладкий аромат смешивался с мелодией смеха и болтовни. Солнечный свет лился сквозь высокие окна, покрывая позолотой волосы матери.
Джулия наклонилась и схватила руку сестры.
– Тогда доктор Осгуд произнес своим хриплым голосом: «Если хотите жить, мадам, вы не должны больше пытаться заводить детей». Я и сказала мистеру Кенникутту, что если он не сможет договориться с совестью по поводу противозачаточных средств, ему придется согласиться на воздержание. Иное поведение фактически приравнивается к убийству, и это я тоже ему сказала. О, Этта, добрый доктор сообщил новость, будто это какая-то трагедия. Откуда же ему знать, какое огромное-преогромное облегчение я испытала? – Джулия рассмеялась и ссутулила плечи. Тетя Этта обняла ее. – Огромное облегчение! – зарыдала Джулия в пухлую грудь сестры. – Огромное-преогромное облегчение!
– Тише, Джул, тише! По крайней мере впредь ты будешь избавлена от его постели.
Клементина не поняла, о чем говорили женщины, но ей захотелось стать тетей Эттой! Отчаянно захотелось вот так же обнять маму, чтобы та улыбнулась. И ничуть не меньше она желала оказаться и на месте мамы, чтобы ее гладили, прижимали к себе и утешали. Чтобы почувствовать себя защищенной и любимой. Ей хотелось, хотелось, хотелось... У Клементины не было слов, чтобы описать свои желания.
На памяти девушки то был первый раз, когда она и ощутила их, эти страстные желания, которые по мере взросления посещали ее все чаще. Она отчаянно хотела, но не понимала, чего именно. И все чаще едва не задыхалась от сумятицы томительных чувств, названия которым не знала.
* * * * *
Клементина впервые узнала о ковбоях в девять лет. Это случилось, когда кухарка наняла новую судомойку. Ту звали Шона Макдональд, и она обладала волосами ярко-красного цвета, как пожарная вагонетка, и улыбкой, сияющей на лице, словно летнее солнышко. При первой встрече Шона опустилась на колени и прижала Клементину к груди в крепком объятии. Ноздри девочки заполнил запах лавандовой воды, от которого она едва не чихнула. Шершавые, потрескавшиеся от работы женские руки растерли плечики круговыми движениями. Затем Шона схватила ладони Клементины и откинулась назад, улыбаясь.
– Боже, какой же красоточкой ты вырастешь! – проворковала она. – В жисти не видала таких глазок. Прям как озеро ввечеру. Грозовые, зеленые, с думкой и с секретом.
Клементина пристально смотрела на женщину, очарованная ласковыми словами и сияющей улыбкой. Прежде ее никто никогда не обнимал, и девочке хотелось, чтобы новая судомойка снова потискала ее.
Клементина попыталась улыбнуться в ответ и спросила:
– А что такое озеро?
– Ну, озеро — это... очень-очень большая лужа, понимаешь?
Шона рассмеялась. Ее смех казался лепестками роз, сладкими и нежными. Клементина изучала блестящие черные носки своих туфель, боясь взглянуть, боясь задать свой вопрос.
– А вы не отказались бы стать моей подругой?
Сильные костлявые руки Шоны снова сжали Клементину.
– Ох ты, бедняжка, конечно, я стану тебе подругой.
У Клементины чуть не закружилась голова от счастья, которое накрыло ее после этих слов.
По воскресеньям после полудня у кухарки был выходной. В этот промежуток времени между церковными службами дома было тихо, а Клементине полагалось проводить часы в молитве. Но вместо этого она проводила их на кухне со своей подругой. Своей подругой. Как же ей нравилось звучание этих слов. Она повторяла их про себя, когда спускалась по лестнице для прислуги. «Моя подруга, моя подруга... Я иду навестить свою подругу».
Шона питала страсть к любовным романам и большую часть своей скудной зарплаты тратила на еженедельные дешевые томики историй о Диком Западе. Эти выпуски представляли собой сокровищницу мечтаний, и Клементина не имела ничего против того, чтобы посвящать тайные воскресные встречи захватывающим книжицам.
Болтая ногами, Клементина сидела на крышке мучного ларя и вслух читала истории, изобиловавшие вооруженными ковбоями и дикими мустангами, злобными угонщиками скота и снимающими скальпы индейцами. Шона чистила медные кастрюли пастой из лимонного сока и соли, прерываясь, чтобы посмотреть на картинки и вставить замечание на своем картавом шотландском наречии.
– И кого волнует, прихватили ли того ковбоя с поличным на краже лошадей? Парень слишком пригож, чтобы его вешать. Ему нужна хорошая женщина. Жена, которая любила бы его и отвела от грешного пути.
