Пес заворчал, требуя, чтобы его ласкали дальше. Розамунда подумала, что ей грех печалиться и гневить судьбу. Главное, Генри дома, с нею, и нечего портить сегодняшний праздник нелепой ревностью.
Но вот гости вроде бы все обсудили и стали откланиваться, Генри пошел их провожать, не удосужившись даже на нее взглянуть. Розамунду снова стала грызть боязнь того, что Генри к ней равнодушен, и теперь уже отогнать печальные думки никак не удавалось. Она услышала скрип ворот, мужские окрики и конское ржание. Чуть погодя гулко захлопнулась дверь. Внезапная тишина усилила горечь одиночества. Розамунда еще час просидела на скамеечке, дожидаючись Генри. Потом решила поискать его комнатного слугу, Джема, который, оказывается, расположился на кухне и уписывал за обе щеки все подряд.
– Твой господин уехал вместе с гостями? – спросила Розамунда.
Поспешно проглотив недожеванный кусок, Джем виновато пробормотал:
– Никак нет, леди, он помылся и лег спать. Его светлость нельзя беспокоить, – чуть ли не прокричал он, увидев, что хозяйка устремилась к двери.
Гнев обуял Розамунду.
– Это он сам приказал? – не веря своим ушам, спросила Розамунда.
– Да, миледи, велел, чтобы не беспокоили ни при какой оказии.
Изо всех силенок стараясь держать себя в руках (ибо кухонная челядь ловила каждое ее слово и взгляд), Розамунда гордо кивнула и удалилась. Ей было страсть как обидно… Она с таким прилежанием училась быть хорошей хозяйкой, она нарядилась в платье, достойное принцессы, она велела приготовить праздничный обед – и все впустую!
Когда же Розамунда вышла из холодного замка во дворик, где так славно пригревало солнышко, ее догадки показались ей еще более очевидными. На позлащенных дневными лучами стенах играли резные тени – от веток, одевшихся в молодую листву. Пес неотступно следовал за нею, жался к ногам, выклянчивая ласку, но Розамунде было сейчас не до него. Она окончательно удостоверилась в том, что лорду Генри дела и любые прихоти куда важнее, чем жена.
А в зимнюю пору он тоже, небось, не слишком тужил, отогреваясь в Эндерли или в каком еще из своих имений, где, без сомнения, находились охотницы ублажить своего пригожего господина. Розамунда в ярости стиснула зубы, стараясь унять горючие слезы. Ну сколько можно обольщаться? Или ей в новинку, что любит-то только она…
Она прижалась щекой к прохладной стене, сквозь слезы только народившиеся березовые листочки стали казаться причудливо накинутой на ветки зеленой вуалью. Здешняя жизнь душила Розамунду. На что ей роскошь, если под нею кроется сплошное притворство? Дворяне – умелые притворщики, говорят одно, думают про тебя другое… Она должна выбраться на волю, хоть ненадолго скрыться от шпионящих глаз и навостренных ушей. Горничные, небось, уже успели всласть позубоскалить над простодушием своей хозяйки, возомнившей, что лорд Генри будет верен только ее чарам. А то в Йоркшире мало молодок, которым неймется залучить его в свою постель.
Розамунда помчалась к себе, спотыкаясь, немилосердно топча шелковый подол великолепного своего платья, которое она успела возненавидеть – за то, что напоминало ей, какой она была дурочкой, когда мечтала об этом вечере: она и Генри, и больше никого… когда надеялась, что добьется его любви.
Она с силой хлопнула дверью, чуть не задавив Димплза, который едва успел проскочить следом, – вид у него был самый несчастный. Нетерпеливо расправившись с множеством тесемок и застежек, она стянула проклятое платье, сорвала с головы золотую повязку и накосники и вплела в косы красную шелковую ленту, небрежно стянув их в узел. Затем выхватила из шкафа первое попавшееся платье – из пурпурной шерсти, с расшитым кушаком, а поверх накинула простой темный плащ. Ей действительно необходимо вырваться из этих стен, избавиться от пут нового своего обличья, обременившего ее столькими обязанностями и… разочарованиями.
Сгоряча Розамунда хотела ускакать на своей Динке и даже уже натянула мягкие ноговицы из оленьей кожи, но потом сообразила, что тут же привлечет к себе внимание. В этой темной неброской одежде она может затеряться в стайке каких-нибудь прачек и выйти потом наружу: мост еще был опущен, ибо не все гости успели разъехаться.
Натянув капюшон, она в сопровождении Димплза сошла вниз и направилась к двери. Однако, если он не отстанет, прачкой ей притвориться не удастся. К великому его огорчению, хозяйка велела ему остаться, и он поднял такой скулеж, что Розамунда поспешила захлопнуть тяжелую дверь. Он немного еще потявкал, но потом утихомирился. По счастью, никто из слуг ее не видел, – верно, все были заняты приготовлением праздничного обеда и распаковыванием походных фур.
Она, получше натянув капюшон, перебежала дворик и быстрым шагом прошла по мосту – стражники даже ее не заметили. Розамунда боялась поверить такому везению. Шедшие по дороге люди сворачивали у своих деревушек, а Розамунда держала путь дальше – к вересковым пустошам.
Отойдя от замка на безопасное расстояние, она скинула капюшон, подставив лицо свежему ветру. Она все прибавляла шаг и вскоре расстегнула плащ, а потом и вовсе сняла его. Ей было очень жарко, наверное от всего пережитого, а не от солнца, оно пригревало не так уж сильно.
«Интересно, как далеко отсюда Виттон?» – подумала она, глядя на просторные пустоши, усеянные кое-где известковыми глыбами и поросшие рощицами. Она помнила, каким долгим было путешествие в Рэвенскрэг. Идти бы пришлось не день и не два. Ее охватило отчаяние полной безысходности. В Виттон ей нет возврата. Дочка прачки Джоан покоится в могиле.
Ну да эта ложь – на совести сэра Исмея. Как бы то ни было, ей суждено быть пленницей в замке. Как горячо она мечтала когда-то о том, что отыщется наконец ее таинственный отец и признает ее своей дочерью, И он явился, но оказался совсем не таким, каким она его представляла. А почему она так уверена, что жизнь с Рэвенскрэгом должна подтвердить ее девичьи выдумки? Он такой же, как все дворяне. И с самого начала не скрывал своего отношения к будущей жене. Так чего же она хочет? Она больше не ветреница Джейн, не соблазнительная случайная подружка.
Она – постылая жена, без которой, увы, дворянину невозможно иметь законных наследников.
– Будь ты проклят, Генри Рэвенскрэгский! – с надсадой крикнула она, дивясь, как у нее не разорвались легкие. Она вспугнула стайку птиц, которые долго кружили над ней с пугливым щебетом.
От долгой ходьбы у Розамунды болела голова и горели ноги. Она и сама не знала, как далеко забрела, с опаской подумав, что, возможно, не сумеет найти дорогу назад и придется тогда заночевать прямо здесь. И еще ее беспокоило, не скрываются ли в кустах какие-нибудь разбойники.
