О Боже! Энни ясно увидела, как враждебная сила влечет ее в бездну несчастья и одиночества.
– Проклятие! – с яростью прошептала она. – Кристи, я не люблю вашего Бога!
Он вышел из-за стола и встал перед ней, прямой и непреклонный:
– Больше я ничего не могу сделать. Поверьте, я… – Он остановился, однако она знала, что он собирался сказать: «Я молил Бога», но опасался, что она рассмеется ему в лицо. «Ах, Кристи», – только и подумала она.
– Энни, пожалуйста, не сердитесь на меня.
– Я вовсе не сержусь, что вы; я в порядке! Я ничего плохого не сделала, вы ничего плохого не сделали, и вы мне говорите, что нам нельзя видеться. Как, по-вашему, я должна себя чувствовать?
Он безнадежно покачал головой. Она видела, что он настроен решительно: он действительно собрался сделать это!
– Вы думаете, что любить меня – грех? – язвительно осведомилась она. – Этому учит вас ваша религия?
– Если это грех, – сказал он спокойно, – то он уже содержит в себе наказание. Мне незачем ждать Судного дня.
Энни презрительно фыркнула:
– Что это значит?
Он с улыбкой прижал кулак к груди:
– Это значит, что боль моя здесь. Уже сейчас.
Это ее доконало. Она почувствовала, что сейчас заплачет. Ей страстно хотелось заставить его рассказать, почему и за что он ее полюбил, когда это началось, – все милые, чарующие подробности, но она знала, что, если хоть слово об этом будет произнесено сейчас, она навеки лишится надежды удержать его. Любыми средствами она должна направить свои чувства по другому руслу. Вернее, притвориться.
– Кристи, – вновь начала Энни, пытаясь выглядеть спокойной и благоразумной. Она приблизилась к нему, но руки сложила на груди, чтобы он, не дай Бог, не подумал, будто она хочет дотронуться до него. – Вы думаете, я могла бы когда-нибудь умышленно причинить вам вред?
– Нет, конечно, нет. Вы ничего плохого не сделали, Энни. Все только я…
– Погодите, погодите, послушайте меня. Если видеть меня вам мучительно, то я исчезну, клянусь вам, потому что скорее причиню боль себе, а не вам. Но неужели мы не можем просто оставить все как раньше? Быть друзьями, Кристи, просто друзьями, добрыми товарищами, и ничего больше? Мы не позволим себе чего-то большего! Мы же оба сильные: вы самый сильный мужчина из всех, кого я знаю! И вы можете мне верить, я никогда бы… Я никогда бы не позволила ничему случиться между нами… О, вы знаете, что я имею в виду!
Кристи разглядывал пятно на полу. Монотонным голосом он произнес:
– Я просто подумал, что было бы лучше…
– В любом случае, что мне делать без вас? С кем мне говорить? – Она попыталась рассмеяться. – Кристи, кто еще станет возиться со мной?
– Это все вздор, и вы это знаете.
– Ничего я не знаю! Вы единственный, с кем я могу быть самою собой. Нравится вам или нет, но вы – мой единственный друг во всей Англии. Если я не смогу видеть вас, быть с вами…
Она остановилась; остальное прозвучало бы слишком жалко, слишком униженно, а у нее все же еще оставалось немного гордости.
Кристи выглядел несчастным. Он сравнивал тяжесть своего и ее положения, и Энни чувствовала, как на нее накатывает волна головокружительной, безоглядной надежды, ибо она знала, что в этом соревновании она всегда победит. После долгой, мучительной паузы, которую она боялась прервать, он произнес:
– Хорошо.
Но она хотела услышать все:
– Что хорошо? Мы можем остаться друзьями?
Он кивнул. В его улыбке смешались нежность и бессилие. Она чувствовала себя опустошенной.
– Обещаете?
Она улыбнулась ему в ответ, снова едва удерживаясь от слез.
– Да, обещаю.
Лучше, чтобы он не видел облегчения, охватившего ее лихорадочной волной. Но внутри она все еще дрожала, как после чудом миновавшей катастрофы. Расслабиться можно будет позже, когда она останется одна.
– Вы не пожалеете, – торопливо пообещала Энни, надеясь, что так и будет.
Казалось, он ей не поверил. Она хотела сказать:
«Рано или поздно, любовь пройдет. Если бы вы меня лучше узнали, Кристи, вы бы меня не любили». Но говорить об этом было нельзя – это являлось частью их сделки, во всяком случае, она не хотела, чтобы он узнал это про нее. Не сейчас.
– Ладно. – Она отвернулась от него. – Пожалуй, мне пора домой. Пока вы не передумали.
С преувеличенной хлопотливостью она отыскала свой ридикюль, книгу и шляпу, не глядя при этом на него из опасения увидеть, что он несчастен или – еще хуже – что он снова колеблется. Они попрощались у входной двери, оба замкнутые и напряженные. Она не позволила ему проводить себя до дома; сказала, что еще не очень поздно и ей хочется побыть одной. Но в действительности ей хотелось избежать напряжения, возникшего в их отношениях. И хотя она и бросила эту фразу как бы в шутку, она и в самом деле опасалась, как бы он не передумал.
Всю дорогу домой она внушала себе, что поступила правильно, что дела пойдут на лад и что она позаботится, чтобы Кристи никогда не раскаялся в подвиге бескорыстной доброты, который он совершил сегодня ради нее. Раз или два ей почти удалось убедить себя, что это возможно.
Но позже, когда она записала все в дневник, осознание того, что она совершила, легло ей на сердце тяжелым грузом.
«Какая же я эгоистка! Зачем я это сделала? Порядочная женщина, настоящий друг, должна была бы пожалеть его, отпустить, не упрашивать его разрешить ей и дальше его мучить. Но я не прислушалась к голосу совести. Мы с Кристи давно уже распределили роли: он – святой, а я – грешница.
Как бы то ни было, мне все равно, это сработало, и потому я не раскаиваюсь. Он сдался. О, я знаю, это было не из слабости, а потому что я бесстыдно заявила ему, что он нужен мне и что именно он станет грешником, если отвергнет меня. О, эгоистка! Но это неправда, я каюсь! И все же не настолько, чтобы взять назад хоть единое слово. Я сокрушаюсь, но я ликую! Клянусь сдержать свое слово. Друзья – вот кто мы, и это все, кем нам суждено быть. Это я обещала ему и скорее умру, чем нарушу обет.
Но… он испытывает ко мне любовь. Это запечатлелось вовек в моем сердце. Вот я прикасаюсь к этой тайной надежде, бережно беру ее в руки, любуюсь ею, поглаживаю ее и шепчу ей что-то, как ребенок, поймавший в лесу зверька, которого ему не разрешают оставить дома. Я должна хранить ее от посторонних глаз и извлекать на свет Божий только в самые холодные дни, в самые горькие времена. Благодарю тебя, Кристи, за этот необыкновенный дар».
В следующую пятницу Кристи не пришел на пенсовое чтение. Миссис Армстронг начала «Айвенго» перед аудиторией, за последние несколько недель выросшей до тридцати человек. Хотя работа Энни была закончена, а всего Вальтера Скотта она прочитала еще в юности, она все же пришла и сегодня. Чтобы встретиться с Кристи, само собой, – она не видела его целую неделю, если не считать службы в четверг, во время которой она только успела вежливо кивнуть ему, – но еще и потому, что эти собрания превратились для нее в приятный еженедельный ритуал, во время которого она здоровалась с соседями, справлялась о делах. «Прекрасно, миледи», – слышала она обычно в ответ, если, конечно, обращалась не к Трэнтеру Фоксу, но в последнее время заметила, что непреодолимая социальная пропасть сужается на волосок с каждым ее приходом, и этого было достаточно, чтобы она решила не пропускать ни дня.
