Что-то мягко ударилось о корпус корабля, проскользнув мимо… и Роджер сжался в дрожащий комок, не обращая внимания на душную жару, царившую в кубрике, и на стоны матроса, спавшего рядом. Нет, вода не была пустой. Роджер не раз слышал, как моряки говорили: акулы никогда не спят.
— О, Господи! — вслух сказал он. — О, Господи! — Ему бы следовало молиться за погибших, но он был не в силах.
Он снова повернулся набок, ежась, пытаясь отогнать воспоминания, пытаясь заглушить отзвуки тщетных призывов к Всевышнему, наполнявшие его ум… но он продолжал слышать безумные слова, терзавшие его слух в страшные минуты немыслимой схватки с тем человеком…
Во имя милосердия божьего, парень! Так снова и снова повторял светловолосый измученный мужчина. Во имя любви Господа нашего, дай ей уйти!
Роджер вытянулся во весь рост и замер, облившись холодным потом.
Две фигуры в тени. И открытый люк грузового трюма не более чем в двадцати футах от него.
Лишь к середине полувахты на следующий день, около шести часов вечера, Роджер улучил время, чтобы спуститься в грузовой трюм. Он не прилагал никаких усилий к тому, чтобы остаться незамеченным; он слишком хорошо знал, что ничто не привлекает внимания людей быстрее и надежнее, чем попытка что-либо скрыть.
Если бы его спросили, он бы сказал, что слышал какой-то шум, вроде ударов, и подумал, что, может быть, какие-то из находившихся в трюме предметов переместились, и надо их укрепить. В общем, это даже было похоже на правду.
Роджер спрыгнул в трюм, не спуская лесенку, — просто повис на руках, ухватившись за край люка, а потом упал вниз. Вздумай кто-нибудь последовать за Роджером, у него будет небольшая фора, пока опустят трап. Он ухнул в темноту и приземлился весьма жестко, так что все его косточки завибрировали от удара. Если в трюме кто-то прятался, он наверняка слышал поднятый Роджером шум, — а если кто-то еще явится сюда таким же образом, его услышит Роджер.
Он немного постоял на месте, приходя в себя после энергичного спуска, потом осторожно пошел между едва видными в полумраке темными глыбами груза. Все казалось расплывчатым и нечетким. И дело было не только в слабом, неверном свете, подумал Роджер; все предметы, находившиеся в трюме, слегка дрожали, отзываясь на дрожание корпуса корабля, режущего волны. Стоило Роджеру чуть прислушаться, и он услышал ее, низкую ноту корабельного голоса… судно словно тихо пело, наслаждаясь движением.
Он осторожно двигался по узким проходам между рядами ящиков, между пузатыми боками бочонков с водой. Он сдерживал дыхание, прислушиваясь; воздух был полон запахов влажного дерева, чайных листьев… В трюме слышалось множество странных звуков, что-то шуршало, потрескивало, — но никаких признаков присутствия человека Роджер не замечал. И все же он был уверен, что кто-то здесь прячется.
Но зачем, зачем он пришел сюда, спрашивал себя Роджер. Что, если и в самом деле один из этих несчастных из третьего класса спрятался здесь? Если он затаился тут между грузами, то скорее всего потому, что подхватил оспу; Роджер ничем не смог бы ему помочь… так зачем заниматься поисками?
А причина была в том, что он просто не мог не выяснить этого. Он вовсе не собирался заниматься спасением пораженных оспой пассажиров; им ничто не помогло бы в таком случае, и, пожалуй, быстрая смерть в воде была на самом деле не столь ужасна, как медленная агония болезни. Роджеру хотелось верить в это.
Но он так и не смог уснуть; события прошедшей ночи наполнили его таким ужасом и таким чувством тошнотворной беспомощности и бесполезности, что он не находил покоя. И независимо от того, в состоянии ли он помочь в данном случае, он чувствовал, что должен сделать хоть что-то.
Что-то маленькое шевельнулось в глубокой тени прохода. Крыса, подумал Роджер и машинально повернул в ту сторону, чтобы прибить мерзкое животное. Движение спасло его; какой-то тяжелый предмет просвистел рядом с его головой и с плеском упал в воду, скопившуюся на дне трюма.
Роджер пригнулся и устремился в ту сторону, откуда прилетело это нечто; он выставил вперед плечо в ожидании удара Там был тупик, из которого некуда было убежать и в котором невозможно было спрятаться. Роджер снова засек движение, метнулся вперед и схватился за чью-то одежду. Дернув ее на себя, он сжал в руках чье-то тело. В темноте раздался жалобный вскрик, приглушенный и слабый, и Роджер обнаружил, что он прижимает к трюмной переборке исхудавшую Мораг Маккензи.
— Какого черта? — изумленно воскликнул он, когда женщина с силой лягнула его в голень. Не обращая внимания на боль, Роджер схватил концы шейного платка женщины и потащил ее вперед, на относительно освещенное место в проходе. — Что вы тут делаете?
— Ничего! Уйдите! Уйдите отсюда, прошу вас! Я умоляю, сэр… — Она даже не пыталась освободиться, да и смысла в этом не было бы, она ведь весила наполовину меньше, чем Роджер. Мораг просто сложила перед собой руки и быстро-быстро заговорила, и ее горячечный полушепот звучал гневно и отчаянно: — Ради вашей собственной матери, сэр, ради всего, что вы любите… Вы не можете это сделать, пожалуйста, вы не можете его убить, прошу вас, не убивайте его, пожалуйста…
— Я не собираюсь никого убивать. Бога ради, успокойтесь же! — сказал Роджер и слегка встряхнул женщину.
Из-за якорной цепи, из тени, что казалась чернее черного, послышался высокий, жалобный плач испуганного младенца.
Женщина судорожно вздохнула и бешено уставилась на Роджера.
— Они услышат его! О Господи, парень, пусти меня к нему! — И так велико было ее отчаяние, что она вдруг вырвалась из рук Роджера и метнулась на звук, с легкостью перебравшись через огромные ржавые звенья якорной цепи, не обращая ни малейшего внимания на грязь.
Роджер последовал за ней, но далеко не так быстро; ей ведь некуда было сбежать… да и незачем. Он нашел мать и дитя в самом темном углу; женщина прижалась к одному из подкосов, скреплявших корпус корабля. Между грубой древесиной корпуса и горой железных звеньев якорной цепи оставалось пространство не более фута, но женщина как-то втиснулась в него, и на фоне адской тьмы казалась просто еще более темной тенью, маленькой, как точка.
— Я ничего вам не сделаю, — мягко произнес Роджер. Тень вроде бы отшатнулась от него и не произнесла ни звука.
Глаза Роджера понемногу привыкли к густому полумраку; даже в этот угол все же просачивался свет, лившийся в трюм через открытый люк. Роджер рассмотрел белое пятно — грудь женщины была обнажена, она кормила младенца. Слышны были тихие чмокающие звуки.
— Какого черта вы тут делаете? — спросил Роджер, хотя уже и сам все прекрасно понял. Его желудок сжало судорогой, и совсем не из-за тяжелого гнилостного запаха трюмной воды. Роджер осторожно присел на корточки рядом с женщиной, с трудом втиснувшись в крохотное пространство.
