Вопреки ожиданию она говорила не с возмущением, а с глубокой печалью и легкой укоризной.
– Ты мне очень нравишься, но я дворянин, и мне будет противно чувствовать себя негодяем, хотя… на самом деле я негодяй, потому что я тоже испанец и принимал участие в этой войне! Ты должна меня ненавидеть, Мария, а не предлагать себя.
– Зачем ненавидеть того, кто и так все понимает?
– Я ничего не понимал, пока не увидел, что такое война. Пока не встретил тебя.
За пологом палатки стояла непроглядная ночь; между тем Энрике знал, что теперь до утра не сомкнет глаз.
Нехотя поднявшись с неуютного походного ложа, молодой человек протянул Марии ее одежду и, не глядя на девушку, спросил:
– Какими полезными играми ты развлекала себя в своей семье?
– Мы с отцом часто играли в шахматы.
– Ты играешь в шахматы?!
– Да. Сестры не любили это занятие, тогда как я достигла в нем больших успехов.
Энрике улыбнулся.
– Не может быть.
– Я даже обыгрывала отца!
Недоверчиво покачав головой, молодой человек достал маленькую деревянную доску и изящные костяные фигурки.
– Клянусь, если ты выиграешь, я исполню любое твое желание!
Девушка, уже благопристойно одетая, присела на постель.
– Каждая партия, – сказала она, – это увлекательное путешествие в неизвестность, история, которую всякий раз нужно создавать заново. Этим игра отличается от жизни.
– Разве жизнь предсказуема?
Мария ничего не ответила. Она сделала ход и погрузилась в игру. Позднее Энрике говорил себе, что слишком много внимания уделял блеску черных глаз, потоку темных волос, движениям изящных пальцев, медленно переставляющих фигуры. Он ощущал волнующую пульсацию жизни в крови, мозгу, конечностях, во всем теле. Он слишком сильно стремился выиграть, тогда как девушка просто играла. Женщины умеют играть – особенно на струнах души; они неважные стратеги, зато обладают интуицией, которая без труда заменяет им трезвый мужской разум. Им не дано править миром, зато они превосходно повелевают сердцами.
Мария выиграла; без видимых усилий привела его шахматную империю к краху и наступила на горло ее правителю.
Собрав фигуры, она откинула назад длинные волнистые волосы и промолвила величественно, как это могла бы сделать отдающая приказания королева:
– Желание!
У Энрике пересохло во рту.
– Какое? – прошептал он.
– Оно не изменилось.
Его сердце билось так сильно, как будто он без остановки пробежал большое расстояние. Со времен юности у Энрике было немало женщин; он не помнил почти никого, разве что только Паолу Альманса, да и та история, если судить по предыдущему опыту, вскоре превратится в досадное недоразумение.
Ему казалось, что Мария старается вытащить из глубины его души нечто тщательно оберегаемое и ранимое. Предлагая ему себя, она словно возлагала на алтарь жертву, и Энрике не был уверен, что достоин такой чести, равно как не желал нести ответственность за происшедшее.
– Нет никакого позора в том, чтобы обнажить свою душу, – промолвила девушка, будто читая его мысли, и сердце Энрике рванулось ей навстречу, а голова перестала что-либо соображать.
В его душе поднялась нежность, которая поразила его самого, он шептал слова, каких, казалось, раньше не знал. Энрике никогда не думал, что сможет познать такое бурное, непостижимое удовольствие: его словно окунули в горячий мед или искупали в пьянящем вине. Однако самая потрясающая новизна заключалась в том, что едва ли не впервые в жизни больше всего его заботило то, что чувствует девушка. Ее тело было податливым и мягким и вместе с тем упругим и сильным, как морские волны, оно покорялось ему и покоряло его.
Мария, как и Паола Альманса, была очень красива. Но если в Паоле он ощущал внутреннее сопротивление, будто насильно вытаскивал ее из мира, который она не желала покидать, то Мария предложила себя сама: она пришла к нему в образе земной девушки, превратившейся в соблазнительную пери, она ни о чем не думала и ни о чем не жалела.
В эту безумную, единственную в своем роде ночь в душе Энрике впервые в жизни родилось щемящее желание лелеять, оберегать, защищать. Засыпая, он крепко прижал к себе девушку и подумал, что никуда ее не отошлет. Он увезет ее в Мадрид и позаботится о ней. Он еще не знал, как осуществить это намерение и чего это будет стоить ему, но был твердо уверен в принятом им решении. Счастье приходит не для того, чтобы его упускать, а настоящая любовь несовместима с потерей.
Когда Энрике проснулся, Марии рядом не было. На том краю постели, где должно было находиться ее тело, лежал полупрозрачный, розовый, как заря, платок.
Молодой человек наспех оделся, выскочил на улицу и побежал по лагерю, пытаясь догнать Марию, узнать, куда она подевалась. Никто ничего не видел и не слышал. Девушка исчезла, просочилась сквозь ограждения и охрану, будто песок сквозь пальцы.
Энрике вернулся в палатку и поднял платок на ладони. Тот печально звенел монетками и казался почти невесомым. В груди молодого человека зрело рыдание. В голове и сердце рождались слова, которые он не успел или не сумел произнести. Энрике понял, что бесславно проиграл, и не только в шахматы. Он впервые забыл об условностях, но жизнь поставила его на место, сказав: «Оставайся тем, кем ты был всегда».
Долгие годы он упивался мыслями о своем богатстве, знатности и силе – и все лишь для того, чтобы однажды с досадой и горечью проснуться в пустой постели.
Подумав об этом, Энрике понял, что Мария отблагодарила и одновременно наказала его, но именно так, как хотела она.
Когда Паола вернулась из нежданной поездки, Армандо слегка пожурил ее и тут же простил. И ни разу не пожалел об этом, потому что путешествие явно пошло ей на пользу.
Возвращаясь со службы, он неизменно заставал девушку дома. Паола смеялась и напевала, угощала его блюдами собственного приготовления, уединялась с ним по вечерам и читала ему вслух, после чего они с интересом обсуждали прочитанное. По-видимому, ее увлечение дворянином носило мимолетный характер, прежние привязанности оказались куда сильнее.
Паола вновь занялась выращиванием цветов и полезных растений и часто беседовала с Николасом, который по вечерам без устали вскапывал ее грядки и клумбы. Инквизитор никогда не видел, чтобы общение с этим парнем вредило девушке, и потому не потрудился проследить за ними и послушать, о чем они говорят.
Однажды, когда вечером было особенно душно, сидящий в кабинете Армандо внезапно почувствовал, как его затягивает в водоворот сердечной боли. Задыхаясь, он расстегнул одежду и с содроганием ждал, когда приступ пройдет.
Такое повторялось все чаще, и инквизитор подумал о том, что напрасно оттягивает разговор с Паолой. Он должен рассказать девушке о том, какую сумму сумел скопить за эти годы и к кому ей следует обратиться, когда его не станет.
