На каждый бал непременно приглашают – и ради чего? Чтобы весь вечер знай кружили в вальсах или гоняли в кадрилях с разными дамами. Чтоб ни одна дама не сидела под стеночкой!
Да и пусть сидят, коли рылом не вышли, коли кавалеры не приглашают их по доброй воле!
Как-то раз Михаил Павлович выразил свое возмущение невестке, Александре Федоровне: офицеры, мол, для другого учены и в армию взяты!
А она только плечиками пожала и заявила, что приглашение на императорский бал должно считаться честью, и брату императора негоже это понятие превратно толковать.
– Правильно, честью! – воскликнул Михаил Павлович. – А у нас что творится?! Вам следовало бы этими приглашениями поощрять их усердие и успехи в военной службе. Ведь, главное дело, что получается? Флигель-адъютанты и кавалергардские офицеры почти всегда и везде званы и вынуждены танцевать напропалую чуть ли не на каждом балу; конногвардейских много; прочих полков можно назвать наперечет, а некоторых мундиров, например, гусарского, уланского и большей части пехотных гвардейских решительно нигде не видать. Вот ведь как бывает! Иных не замечают, а иным и служить недосуг! Вы приглашаете офицеров на балы по способностям к танцам! Я этого не желаю!
– Но если на балах не будет хороших танцоров, – возразила императрица, – не будет и дам. А значит, не будет и балов!
Михаил Павлович буркнул – невелика, мол, потеря, но императрица сделала вид, что не услышала его последних слов.
С этими мыслями Михаил Павлович явился в Зимний и сразу направился в кабинет брата. И что же? На полпути он услышал музыку! Вальс, вальс, вальс… Этот, как его, Штраус небось! Олли и Мэри сейчас по этому Штраусу с ума сходят: Карл, брат Александрины, научил их играть на рояле вальсы Лайнера и Штрауса в венском темпе, они, по рассказам брата, знай сидят за роялями. А что это здесь происходит? Гремел духовой оркестр – правда, небольшой, но весьма полнозвучный. Если бы был объявлен бал, Михаил Павлович, конечно, знал бы.
– Что там? – спросил он адъютанта. – Немедленно разузнай и доложи.
И остановился, не доходя до залы, откуда звучала музыка, и каждый раз морщась и несколько даже отшатываясь, когда волны мелодии накатывали на него.
– Его высочество герцог Прусский пригласил, по желанию ее величества императрицы, оркестр гвардейской кавалерии.
– Это что? – возмутился Михаил Павлович. – Шаров без моего дозволения дал Карлу трубачей?! Всем известно, что военные оркестры все под моим началом!
– Думаю, господин Шаров не посмел ослушаться герцога, потому что его поддерживает императрица, – предположил деликатный адъютант.
Михаил Павлович раздул ноздри.
– Кроме того… – начал было адъютант, но тотчас осекся.
– Ну! – грозно глянул великий князь. – Говори, коли начал.
– Кроме того, герцог пригласил шестерых офицеров… ну, знаете, ваше высочество, тех, которых обычно зовут на балы… их можно встретить во всех гостиных… Скарятин, Трубецкой, Дантес, Барятинский…
Дальше Михаил Павлович слушать не стал.
Барятинский! И этого героя бабы превратили в паркетного шаркуна со своей безумной страстью к танцулькам!
Ох этот Карл! Он считает, что может позволить себе многое благодаря своей обезоруживающей улыбке. Говорят, ею он утихомиривает даже своего вспыльчивого и сварливого отца-короля. Но здесь это ему не пройдет! Пришло время возмутиться.
Однако Михаил Павлович понимал, что, ворвись он в бальную залу, толку большого не будет. На него просто не обратят внимания, здесь он не у себя в Павловске! Ну, прекратят танцевать сегодня, а завтра снова соберутся, и опять чести быть приглашенными в императорский дворец удостоятся не усердные служаки, а смазливые брюнетики и блондинчики, которые только и умеют, что проворно перебирать ногами да играть глазами, вертя даму и вертясь вместе с ней. Картина бального зала всегда напоминала Михаилу Павловичу щи в солдатском котле. Церемониймейстер исполняет роль уполовника. Быть брюквой или капустой, а также свеклой, морковкой et cetera великий князь нипочем не желал, а поэтому балы, которые воленс-ноленс к этому вынуждали, ненавидел. Он прошел прямиком в кабинет Николая – в ту каморку под лестницей, где император больше всего любил работать, и с порога заявил, что императрица опять начала играть в опасные игры со своими кавалергардами и, само собой, с Трубецким.
О, Михаил Павлович прекрасно знал, на какую клавишу нажать! Если он ворвется с категорическим требованием прекратить «эти бальные беснования», брат вряд ли станет на его сторону, зная, как любит жена танцевать. Однако к месту упомянутая фамилия Александра Трубецкого, который уже был однажды срочно отправлен за границу с внешне важным, а внутренне пустяшным поручением лишь за то, что слишком уж часто его бархатные глаза встречались с глазами императрицы, должна была сыграть свою роль. И сыграла-таки, заметьте!
Император редко давал волю гневу, предпочитал сдерживать себя, но тут его словно шилом ткнули. Так проворно он вскочил и так стремительно бросился наверх по лестнице, что лакей, стоящий у двери в залы второго этажа, испуганно отпрянул и перекрестился. Михаилу Павловичу стало смешно, однако он сдержал себя и с прилично-озабоченным лицом последовал за братом.
* * *
Мари Трубецкая пребывала в грусти и печали. Барятинский даже не смотрел в ее сторону, с успехом флиртуя с обеими великими княжнами – Олли и Мэри. Ну, Олли была еще девчонка, ее Мари ничуть не опасалась, хотя то, что она влюблена в Барятинского, видно так же ясно, как солнце в безоблачный день. А вот Мэри…
У Мари Трубецкой был особый нюх на порок. Как говорят в Поволжье, рыбак рыбака далеко в плесе видит. Вот так же было и с ней… Приобретя плотское «образование», она стала невероятно чувствительна ко всякому греху и чуяла, что та давно забытая история с простонародным нарядом, который ужас как спешно понадобился Мэри для какого-то маскарада, а потом был засунут в ее, Мари, платяной шкаф, окончилась очень интересно. Во-первых, Мэри уходила в розовой кофте, а в шкафу лежала голубая. Во-вторых, юбка была хоть и синяя, но чуть иначе сшитая, без оборок по подолу. В-третьих, на этой юбке были заметны какие-то темные пятнышки… россыпь капелек, которые до ужаса напомнили Мари те самые капельки, которые остались в ее постели после достопамятного визита к мадемуазель Трубецкой цесаревича.
Если дать волю некоторому воображению, выходило, что Мэри втихомолку где-то с кем-то согрешила, переодевшись в одежду простолюдинки.
Однако даже с помощью своего разнузданного воображения – а воображение у Мари Трубецкой было именно таковым! – она не могла представить, что великая княжна отправилась вон из дворца на поиски любовных приключений. Конечно, это случилось во дворце. И, конечно, с Барятинским.
