Вскинутые выше талии юбки открывали ему восхитительный вид. Зачарованный совершенством мисс Гейл Реншоу, Роуэн на мгновение застыл.
Когда он к ней прикоснулся, она в изумлении распахнула глаза.
— Ты такой горячий!
— Как и ты, Гейл.
Приподняв ее, чтобы она могла видеть, что происходит, он медленно, дюйм за дюймом начал погружаться. Вздрогнув от этой изощренной пытки, Гейл вцепилась ему в плечи.
— Да, Роуэн… да! Умоляю, я хочу почувствовать его весь…
Нарочно продлевая муку, он сделал совсем другое, и Гейл ахнула от неожиданной потери.
— Роуэн!
Но он уже вернулся на место, заглушив ее крик поцелуем. И когда она приподнялась ему навстречу, настал его черед застонать от удовольствия, наслаждаясь мощью ощущений.
Захваченная процессом, Гейл вновь без сил упала на поверхность стола.
Стиснув в кулаках складки юбки, Гейл тонула в разверзшейся перед ней вселенной услад и боли. Таран был так велик и могуч, что, казалось, разнесет ее на части, и эта мощь ее восторгала. Каждое движение Роуэна все ближе подталкивало ее к сокровенной бездне.
«Еще! Это еще не все!»
Все мысли о сдержанности или контроле пропали. Чтобы усилить свои ощущения, она старалась подстроиться под Роуэна и двигаться с ним в одном ритме.
— Роуэн, еще… пожалуйста, еще!
Но тут он грубо стащил ее со стола и поставил на ноги. Ощутив себя обворованной в самый разгар приближения к развязке, Гейл опешила, но времени спросить, что он задумал, не было. Не успела она моргнуть глазом, как оказалась лежащей вниз животом на табурете с бесцеремонно закинутыми на голову юбками. Холодок, обдавший ее обнаженные ягодицы, оказал стимулирующее воздействие.
Когда одним решительным движением Роуэн завладел ею сзади, необходимости просить его еще о чем-то уже не возникало. Свисая вниз головой, Гейл ухватилась, чтобы не упасть, за перекладины табурета. Роуэн тем временем утолял ее голод с такой страстностью, что она боялась, как бы не впасть в беспамятство.
От взрыва ощущений места для мыслей не осталось.
Прошло еще много времени, прежде чем они очнулись. В тишине комнаты слышалось лишь их прерывистое дыхание. Роуэн протянул ей чистое полотенце, чтобы она могла привести себя в порядок, затем привел в порядок себя и свою одежду.
Гейл тоже постаралась придать своему виду скромность: расправила юбки, подтянула вверх корсет, пряча грудь, и застегнула платье. Теребя губы, Гейл недоумевала, как быстро испарились ее планы сделать Роуэну внушение относительно границ их служебных отношений. Но он был просто неотразимым, и она недооценила силу его воли.
— Роуэн, я серьезно говорила. — Гейл повернулась к нему и расправила плечи. — Ничего не изменилось.
— Я никогда не думал, что получу от преподавания столько удовольствия.
Роуэн лучился улыбками, очевидно, не заметив смены ее настроения.
— Пожалуйста, не нужно! Не принижай того, что я достигла, а то все это звучит как-то слишком… дешево!
— У меня и не было таких намерений. Я просто пошутил в свой адрес, не в твой! Даже ты не можешь не согласиться, что это… развитие событий… между нами — замечательный дар, которого мы не ждали.
Он повернулся к ней. Его лицо светилось искренностью, отчего Гейл стало еще хуже, как будто она была бессердечной.
— Прошлая ночь была волшебной, — сделала она новую попытку. — И это… не буду отрицать, как мне понравилось, но…
— Мы не можем вернуться в прошлое и переделать происшедшее, Гейл. Как можно это недооценивать или делать вид, что ничего не было?
— Я не любовница, а ученица! И это ничего не меняет!
— Я мог бы изменить, если бы ты согласилась.
Она испугалась, и от испуга слова застряли в горле. Она боялась, что отныне не поднимется выше. Поддаться страсти значило поплатиться будущим и всеми планами.
— Пожалуйста… мне нужно время обдумать… все это.
— Оно у тебя есть! Я не забыл своего обещания, Гейл. Я не собираюсь на тебя давить. Я уважаю твою осторожность, поверь, я сохраню все в тайне. Мне не нужно, чтобы ты жертвовала своей репутацией или честным именем. Но… — Он сделал глубокий вдох, чтобы не потерять душевного равновесия. — Я не приношу извинений, Гейл. Ни зато, что хочу тебя… Ни зато, что чувствую к тебе. Я не могу позволить тебе думать, что бросаюсь на каждую юбку, оказавшуюся рядом. Это…
Снизу донесся слабый звук дверного колокольчика, и они оба посмотрели друг на друга, сознавая, что спор прерван.
Роуэн подошел к двери и прислушался.
— Похоже, у меня посетитель.
— Тебе нужно идти.
Он медлил. Глядя на нее, стоящую в неподвижности по другую сторону стола, такую натянутую и неприступную, он не мог не изумиться своему поражению. Всего несколько минут назад это была такая теплая и страстная женщина, какую только он мог себе представить, но теперь ее фиалковые глаза дышали холодом и отстраненностью.
— Мы не закончили, Гейл.
Оставив ее, он вышел, скрестив пальцы в надежде, что гость его надолго не задержит.
— Доктор Джессоп, какая приятная неожиданность!
— Вы последнее время не ходите на заседания Общества. Честно говоря, до меня дошли кое-какие слухи, и я счел своим долгом наведаться.
«Черт! Уже? Откуда они могли узнать о Гейл и?..»
— Почему вы не поддерживаете создание работного дома Клэркорта? — продолжил Джессоп.
Услышав, что дело касалось старой политической темы и не имело отношения к новым трудностям, Роуэн вздохнул с облегчением и задумался, собираясь с мыслями.
— Потому что я не верю, что вы можете согнать бедняков в загон и тем облегчить свою совесть.
— А вы бы предпочли, чтобы они спали на улицах, просили подаяние и совершали преступления? Ее величество получила самое благоприятное впечатление от идеи, что о наиболее обездоленных из ее подданных будут заботиться и обеспечивать всем необходимым! Работные дома предлагают им продуктивную жизнь, средства к существованию и структуру, необходимую для перевоспитания.
— Перевоспитания? Бедность — не продукт распутства и не состояние порочности. Работные дома — благотворительность худшего сорта. Вы заключаете людей под стражу, и какую бы христианскую мораль вы ни проповедовали, Роберт, они ее не почувствуют, если ворота будут на замке.
— Это не тюрьма!
Роуэн изо всех сил старался сохранять самообладание.
— Я не стану поддерживать заключение бедняков в тюрьму. Не могу. — В памяти всплыли воспоминания о темных и холодных казематах раджи, и он не мог скрыть отвращения. — Я буду продолжать помогать всем, кто постучится в мою дверь, и выполнять свой долг, пока у меня не иссякнут силы. Это единственная благотворительность, которую я приемлю, доктор Джессоп.
