Она подняла «Мисс Баттеруорт» над собой.
— Можно. Книга-то у меня.
— Так киньте ее мне, — вдруг предложил он.
— Что?
Он слез с подоконника на пол и высунулся в окно.
— Кидайте ее мне.
Она явно сомневалась.
— А вы сумеете ее поймать?
Он принял вызов.
— Если вы сможете ее бросить, я сумею ее поймать.
— О, я-то смогу ее бросить, — ответила она оскорбленно.
Он прыснул.
— Никогда не встречал девушки, умеющей это делать.
Тут она зарычала, и только благодаря молниеносной реакции, отточенной годами военной службы, ему удалось извернуться и поймать книжку.
Благодарение Богу. Он никогда не простил бы себе, если бы не смог с этим справиться.
— В следующий раз попробуйте кидать не так сильно, — проворчал он.
— А в чем тогда удовольствие?
Забудьте «Ромео и Джульетту». Это гораздо больше напоминает «Укрощение строптивой». Он посмотрел вверх. Она подтащила поближе кресло и теперь сидела у окна с выражением преувеличенного терпения на лице.
— Вот мы где, — объявил он, найдя место, где она остановилась. — Скорчившись на узкой, холодной постели, она не могла не вспоминать о событиях, приведших ее в столь унылую ночь в столь унылое место. Но наша история, мой дорогой читатель, начинается не здесь.
— Ненавижу, когда автор так поступает, — объявила Оливия.
— Тссс. Нам следует начать с начала, то есть не с того дня, когда мисс Баттеруорт прибыла в Тиммервелл-холл, и даже не тогда, когда она приехала, в Фитцжеральд-палас, бывший ее домом до Тиммервелл-холла. Нет, нам следует начать в тот день, когда она родилась, в яслях …
— В яслях! — взвизгнула Оливия.
Он хитро улыбнулся.
— Я просто проверял, слушаете ли вы.
— Мерзавец.
Он усмехнулся и продолжил чтение.
— … в тот день, когда она родилась в маленьком домике в Гемпшире, окруженном бабочками и розами, ровно за день до того, как город опустошила эпидемия оспы.
Он посмотрел вверх.
— Нет, не останавливайтесь, — подбодрила она. — Как раз становится интересно. Что за оспа там была, как вы думаете?
— А вы черствая барышня, знаете ли.
В знак согласия она склонила голову набок.
— Меня просто завораживают эпидемии. С самого детства.
Он быстро проглядел остаток страницы.
— Боюсь, вы будете разочарованы. Автор не дает никаких медицинских описаний.
— Может, на следующей странице? — с надеждой спросила она.
— Я продолжаю, — объявил он. — Эпидемия унесла ее обожаемого отца, но чудесным образом пощадила младенца и его мать. Среди погибших также оказались ее бабушка с материнской стороны, оба дедушки, три двоюродных бабушки, два дядюшки, сестра и троюродный брат.
— Вы снова смеетесь надо мной, — обвинила она.
— Нет! — возразил он. — Клянусь, здесь так и написано. На них там, в Гемпшире, просто мор какой-то напал. Не швырни вы в меня книгу, вы сами могли бы убедиться.
— Никто не может писать так кошмарно.
— Похоже, у некоторых получается.
— Просто не знаю, что хуже, автор, написавший этот бред, или мы, читающие его вслух.
— А я получаю огромное удовольствие, — провозгласил он.
Он и, правда, наслаждался. Все это было совершенно невероятно: он сидит на собственном окне и читает умопомрачительно плохую новеллу леди Оливии Бевелсток, самой популярной светской девушке. Но ветерок был свеж и ласков, а он весь день до этого провел взаперти. И иногда, когда он смотрел вверх, то видел, как она улыбается. Не потому что смеется над ним, хотя и это тоже случалось. Нет, те улыбки, что подобно электрическим разрядам прошивали его тело, расцветали на ее лице тогда, когда она не знала, что он за ней наблюдает, а просто наслаждалась моментом и улыбалась ночи.
Оливия была не просто хорошенькой, она была прекрасна, такие лица — сердцевидные, с идеальной, словно фарфоровой кожей — сводят мужчин с ума. А ее глаза… женщины готовы убить за такой цвет — за эту изумительную васильковую синеву.
Она была прекрасна и знала это, но не использовала свою красоту как оружие. Красота была просто ее частью, такой же естественной, как две руки, две ноги и двадцать пальцев.
Она была прекрасна, и он хотел ее.
— Сэр Гарри! — позвала Оливия, вставая.
Она оперлась на подоконник, вглядываясь сквозь темноту в его окно, где он темным силуэтом выделялся на фоне света. Он так неожиданно замер…
При звуках ее голоса он очнулся, посмотрел вверх на ее окно, но не прямо на нее.
— Простите, — пробормотал он и быстро опустил глаза на страницу, разыскивая, где остановился.
— Ничего страшного, — успокоила она. Он и, правда, выглядел несколько странно, как будто только что съел что-то неподходящее. — С вами все в порядке?
Он поднял на нее глаза, и вдруг — право же, это было почти невозможно описать, или даже понять — вдруг это случилось. Глаза их встретились, и, несмотря на темноту, на невозможность видеть их цвет, этот теплый, густой шоколадный оттенок — она все поняла. И почувствовала. И у нее перехватило дыхание. Она просто потеряла способность дышать. И равновесие тоже. Она плюхнулась обратно в кресло и мгновение сидела, удивляясь сумасшедшему стуку собственного сердца.
Он всего-навсего посмотрел на нее.
А она… она…
Упала в обморок.
О Господи, да он наверняка решил, что она совершенно ненормальная. Она никогда в жизни не падала в обморок, и даже… о, хорошо, она не то, чтобы по-настоящему упала в обморок, но ощущения были именно такие, все вдруг поплыло, закружилось, расплылось… а теперь он подумает, что она из тех леди, которым приходится повсюду таскать с собой уксус.
Это достаточно скверно уже потому, что она полжизни сама над такими насмехалась. О, Боже мой, Боже мой. Она снова вскочила и высунулась в окно.
— Со мной все в порядке, — крикнула она. — Я просто оступилась.
Он медленно кивнул, и она поняла, что он ничего не заметил. Мысли его витали далеко-далеко. Потом, словно внезапно вернувшись с небес на землю, он посмотрел вверх и извинился.
— Задумался, — объяснил он. — Уже поздно.
— Да, — кивнула она, хоть и не думала, что сейчас может быть намного позже десяти. И вдруг поняла, что просто не вынесет, если он сейчас попрощается с ней, что она просто обязана сделать это первой. Потому что… поскольку… Ну, она не вполне понимала, почему, но твердо знала, что так и есть.
— Я как раз собиралась сказать вам, что мне пора уходить, — затараторила она. — Ну, то есть, не уходить, конечно, поскольку идти мне, собственно, некуда, ведь я уже сижу в своей комнате, и не собираюсь идти никуда кроме постели, а она всего в паре шагов…
