— Вы с ним помолвлены? — спросил Уэйлин, прерывая мою гневную тираду. — Вы совсем потеряли голову, Зоуи. Если помолвку нужно скрывать, значит, здесь что-то не так!
— Я не помолвлена с ним! Он ко мне и пальцем никогда не притронулся! Мы с ним просто друзья!
Уэйлин взял себя в руки. Ярость его постепенно утихла, и на лице появилась несколько смущенная улыбка.
— Я очень рад это слышать, — сказал он кротко. — Признаюсь, он даже нравился мне, до того, как…
— До того, как вы вообразили, будто он играет роль Эндрю Джоунза.
— О нет, я это заподозрил гораздо раньше и привез его в Парэм в надежде что-нибудь из него выудить, — он явно чувствовал себя неловко и стоял передо мной с виноватым видом. Странно было видеть лорда Уэйлина таким.
— Простите, если я обидел вас, Зоуи.
— И вы меня простите за то, что я вас ударила, но я не привыкла, чтобы меня обвиняли в распутном поведении. Я вижу, что вы совсем меня не знаете. Сначала вы думали, что я хочу украсть этот дурацкий кувшинчик в Парэме…
— Миньскую вазу!
— Я же этого не знала. У нас есть точно такая же в комнате для гостей.
— Думаю, не точно такая, но это не важно. Вы, Зоуи, ничего не видите дальше своего носа, — он взял меня за руки, — почему вы думаете, я пришел в такую ярость, когда вы бросились защищать Борсини? — голос его стал несколько хриплым, а пальцы больно сжали мои запястья.
Он медленно привлек меня к себе и близко склонился к моему лицу. Мне стало трудно дышать. Когда я заговорила, мой голос был таким же хриплым, как у него.
— Какое вам дело до меня?
— Слепая, как курица, — сказал он чуть слышно, и его жадный поцелуй обжег мои губы.
Все вокруг было залито лунным светом, аромат роз был поистине волшебным, но от его пиджака действительно попахивало конюшней.
Уэйлин не был неопытным юным Ромео, не искал ласки, как робкий мальчишка, а властно добивался ее, как зрелый мужчина. Он весь был охвачен порывом страсти, и я почувствовала, как во мне поднимается ответная волна навстречу каждому движению его тела и губ. Он крепко прижал меня к своей широкой груди, я обвила его шею руками.
Легкими движениями пальцев он ласкал мое лицо, шею, плечи, и от каждого прикосновения меня бросало в жар, я чувствовала, как бешено колотится мое сердце. Жаркое пламя охватило нас обоих, затмевая рассудок. Вот так, наверное, леди Маргарет лишилась невинности.
Но вдруг, сквозь нахлынувшую на меня пелену, я вспомнила, как Уэйлин намекнул, что я отдалась Борсини. А ведь он сам ничего не сказал мне о любви и о своих честных намерениях! Уж не играет ли он со мною! Эта мысль подействовала на меня, как ушат холодной воды. Пламя утихло, и во мне проснулся гнев. Я вырвалась из объятий Уэйлина и пристально на него посмотрела.
— Не смотрите на меня так свирепо, — сказал он, по-прежнему хрипло. — Если я немного потерял голову, то в этом не только моя вина, Зоуи.
Я надеялась услышать более нежные слова. И поскольку он их не произнес, я холодно сказала:
— Вам лучше уйти, Уэйлин.
Я вернулась в дом с твердым намерением быть на чердаке в семь часов утра и начать поиски без Уэйлина. А когда он приедет в девять, попросить Бродаган или мама подняться к нам наверх. Это заставит его держаться в рамках.
Я села в свое кресло возле лампы и взяла томик стихов, еще раз мысленно переживая нашу встречу в саду. Интересно, какой был бы вид у миссис Монро, если бы она знала, чему я так улыбаюсь. Носить чепчики! Как бы не так! Скорее, я буду носить бриллиантовую диадему. Горячие объятия в саду говорят о том, что Уэйлин ко мне очень неравнодушен, и я непременно добьюсь, чтобы все закончилось так, как положено.
Несмотря на свои благие намерения, я так и не смогла обыскать чемоданы на чердаке к приезду Уэйлина. Ночью у Бродаган был очередной приступ зубной боли, а когда это случается, ее стоны слышны в Шотландии и даже в Уэльсе. Сам Морфей не смог бы сомкнуть глаз под эти стоны. Слуги бегали туда-сюда и приносили ей то гвоздичное масло и камфару, то настойку Мирриса и ладанный бальзам, то бренди — ничего не помогало. Когда стало ясно, что это ее «большая» зубная боль, в отличие от «малой», для которой достаточно прополоскать зуб бренди, я поняла, что настала моя очередь выполнить свой долг.
В два часа ночи я вылезла из кровати и спустилась вниз, чтобы приготовить ей посеет с настойкой опия, чтобы бедняга могла заснуть. Утром я постараюсь настоять, чтобы злосчастный зуб, наконец, удалили. Стептоу пришел на кухню, чтобы спросить, в чем дело. На нем был роскошный щегольский халат из зеленого шелка с золотым орнаментом на поясе, на кармане вышит герб. Наверняка подарок Пакенхэмов или Уэйлина.
Я сказала Стептоу о беде Бродаган. Он помешал в печи тлеющие угли, и мы быстро вскипятили молоко.
Молока хватило на две чашки, и я взяла кастрюльку, чтобы самой выпить вторую чашку, но только без опия. Добавив несколько капель лекарства в молоко Бродаган, я пошла наверх. Бродаган лежала, приложив к щеке горячий кирпич, закутанная в теплое стеганое одеяло. Без головного убора, с лицом, сморщенным от боли, она выглядела не более грозной, чем Мэри, которая суетилась вокруг нее, разогревая второй кирпич в камине, чтобы заменить остывший.
— О горе мне, — вздохнула Бродаган. — Я этот зуб больше ни одного дня во рту не оставлю, миледи, хоть меня озолоти.
— Я приготовила вам посеет, Бродаган. Вот, выпейте. Это поможет вам уснуть хоть ненадолго. Завтра вам надо, наконец, удалить этот испорченный зуб.
Во время приступов она всегда соглашалась с этим, но, как только боль чуть утихала, меняла свое решение и заявляла, что если бы Господь хотел, чтобы она пережевывала пищу деснами, то не дал бы ей зубы.
— Я наберусь храбрости, и на этот раз его вырву, даже если мне конец придет после этого, — простонала она. — За что только Господь послал мне такое наказание? Ведь за всю свою жизнь я и мухи не обидела.
При каждом упоминании имени Всевышнего Мэри набожно крестилась. Все наши слуги — баптисты.
Бродаган вздохнула и стала маленькими глотками пить свой посеет.
— Приляг и вздремни немного, если сможешь, Мэри, — сказала она слабым голосом. — Потому что завтра вся работа на кухне свалится на твои плечи.
Мэри была непреклонна.
— Эта девочка — сущий ангел небесный, миледи. Она не оставит меня в моем несчастье, даже если камни посыпятся с неба.
— Выпейте все до конца, — сказала я, поддерживая чашку, пока она не опустела.
— Вы можете быть свободны, Мэри. Я посижу с Бродаган, пока она не уснет.
Мэри переменила остывший кирпич и, наконец, ушла. Бродаган уснула. Я налила себе чашку поссета и пошла в свою комнату. Горячее молоко само по себе хорошее снотворное, и вскоре я крепко спала, как и Бродаган.
