– О Хуррем я заботилась бы и в вашем присутствии, мой сын, как забочусь обо всех женщинах гарема. Но я понимаю, о чем вы. Вашей любимой наложнице будет уделено особое внимание. Куда вы идете, на север или на юг?
– Пока к Эдирне.
Этот короткий ответ задел Хафсу куда сильней просьбы приглядеть за Хуррем. Он означал, что султан не доверяет матери свои планы, потому что от Эдирны можно двигаться в разных направлениях. Чего он боится – что она побежит выдавать планы кому-то? Хафса привычно поджала губы.
Она столько лет поджимала их, чтобы не выдать истинные чувства, запечатывала, чтобы не произнести слова, о которых потом могла пожалеть, что губы превратились в две темные, почти черные нитки на ее лице. Она не была узкогубой от природы, но стала такой. Отец Сулеймана султан Селим не был легким мужем, а жизнь Хафсы не была легкой, хотя женщина и прожила в богатстве.
Но Сулейман не обратил внимания на недовольство матери, он никому не объяснял, куда именно поведет войско, даже Ибрагиму, хотя тот, конечно, все понимал. Но Ибрагим пойдет вместе с ним, а матери какая разница, куда отправится сын? Лишь бы вернулся живым и невредимым да с победой. Потому султан просто повторил слова о надежде на успешный поход и готовности к нему войска.
Перед тем как выйти из покоев валиде, Сулейман еще раз напомнил:
– Присмотрите за Хуррем. Она совсем юная и не отличается крепостью здоровья.
Хафсе хотелось поинтересоваться, откуда у султана сведения о крепости здоровья наложницы, но она сказала другое:
– Я не забываю своих обязанностей. Ваша наложница будет под присмотром. Или вы хотите, чтобы она жила до вашего возвращения в моих покоях?
Спросила просто так и сама ужаснулась: только такого не хватало! Сулейман понял, что мать обиделась, покачал головой:
– Нет, этого не нужно. Я доверяю вашему опыту и вашему сердцу. Я люблю эту женщину и хочу, чтобы она родила здорового ребенка.
Слова сына задели Хафсу. Он так открыто говорил о любви к какой-то наложнице, причем не о том, что она красива или знатна, а просто о том, что любит.
Глядя вслед султану, валиде пыталась разобраться в сложной смеси чувств. С одной стороны, ей, как и тогда, когда Сулейман покраснел, глянув в зеленые глаза Хуррем, Хафсе понравилось, что у сына горячее и ласковое сердце, что он не в отца, способен любить и даже краснеть, способен признаться в своей любви. А ведь Сулеймана все считают замкнутым и черствым человеком.
С другой – валиде чувствовала укол ревности, потому что сын предпочитал матери какую-то женщину, пусть даже самую лучшую. И выбрал он ее сам, пусть даже предложила среди других мать. А еще где-то внутри рождалось понимание, что именно эта женщина, столь необычная, способна забрать у нее сына.
До сих пор все бывавшие на ложе султана женщины были всего лишь красивыми телами для ублажения его плоти. Сулейман любил Махидевран и Гульфем, но любил их тела, красивые, роскошные, способные дарить наслаждение и рожать детей. Но Сулейман не интересовался ни их душой, ни их развитием тем более. Ни с Махидевран, ни с Гульфем ему в голову не пришло бы вести умные беседы или читать книги. Как и ни с какой другой наложницей. Ни с какой, кроме этой.
Валиде не зря старалась, чтобы на ложе сына одна женщина почаще сменяла другую: умная Хафса прекрасно понимала, что много – значит, ни одной. Красивые лица, красивые тела, умение доставить удовольствие… Но сегодня одна, завтра другая, послезавтра третья, и султан забывал о первой, тем более они мало чем отличались друг от дружки.
Хафса вовсе не желала, чтобы подле Сулеймана появилась еще одна Махидевран, чтобы захватила власть над ним, валиде не нужна еще одна властительница. В гареме и в сердце Повелителя одна главная женщина – валиде, его мать, а жены и наложницы только для постели, не для сердца и не для ума.
Глупая Махидевран попыталась оттеснить валиде, не догадываясь, что этого делать нельзя, можно пострадать. Не Хуррем, так была бы другая, Хафса не прощала попытки возвышения рядом с собой. С Махидевран было нетрудно справиться. А вот сказать это о Хуррем Хафса не могла. Она уже чувствовала, что появилась женщина, способная завоевать сердце (и уже завоевавшая!) султана вопреки всем законам разума. Не самая красивая, не самая стройная, невысокая, но чем-то поразившая Повелителя в самое сердце.
Валиде вздохнула; оставалось надеяться, что поход пойдет на пользу отношениям султана с этой наложницей. Польза для валиде значила простое забвение. Пусть Хуррем рожает ребенка, вдали от нее колдовские чары этой девчонки рассеются, и все встанет на свои места. Время лечит, и от глупой влюбленности тоже. Это хорошо, что поход, очень хорошо. И не стоило обижаться на недоверие, пусть будет так. Пока Сулейман не слишком верит в доброжелательность валиде по отношению к его обожаемой любительнице поэзии? Пусть, она покажет сыну свою заботу, Сулейман поймет, что мать не против него, ведь приняла же Ибрагима даже тогда, когда все были против такой странной дружбы шах-заде с рабом, пусть и разумным. Теперь валиде покажет, что способна заботиться и о странной наложнице, если этого требует султан. А уж что его сердце остынет за время похода… это не вина валиде, она будет стараться…
А ребенок Хуррем, если родится, никому не помешает, все равно наследников у Сулеймана уже достаточно. Дочек, правда, нет, но если Хуррем родит дочь, то и вовсе упадет в глазах султана.
Через несколько минут после ухода сына Хафса уже чувствовала себя прекрасно, решив, что события развиваются как нельзя лучше. Когда Сулейман вернется, Хуррем будет круглой, как подушка, султан возьмет себе другую. А за время похода успеет основательно отвыкнуть от роксоланки и ее стихов.
Сама Роксолана находилась в смятении чувств, но не только из-за беременности, еще из-за встречи с Ибрагимом.
Грек – правая рука Повелителя, и ему, словно близкому родственнику, позволительно заходить даже в гарем. Нет, не к Роксолане шел новый визирь, его позвала валиде. И это неудивительно, мать султана желала поговорить с тем, кто будет сопровождать ее сына в опасном походе.
Но вовсе не опасности предстоящего выступления беспокоили Хафсу, она прекрасно понимала, что, пока не перебьют всех янычар до единого, до султана не доберутся, его жизнь в гораздо большей опасности во время охоты. Валиде желала поговорить о том, как бы за время похода перебить интерес Повелителя к его новой наложнице.
Валиде все же расспросила Ибрагима о предстоящем походе, но тот даже не мог сказать, куда идут:
– Пока на Эдирну, больше Повелитель ничего не говорит.
– Даже тебе?
– Даже мне. Может, не решил еще?
– Вчера был гонец?
Вот это да! То, что в гареме валиде известно даже о количестве съеденных виноградин или вздохов наложниц, неудивительно, но она знает и все, что происходит у султана? Гонец из Венгрии прибыл ночью, а утром мать султана уже задавала о нем вопрос. Что она еще знает? Знает ли о сообщении, которое привез?
