Чикко Симонетта, в свои шестьдесят высокий и могучий как дуб, стоял рядом с ней, пока она щурилась, читая письмо, лежащее на столе. Напротив Боны нервно мялся молодой человек в богатом платье.
Я вышла вперед, низко поклонилась и сказала:
— Прошу прощения, ваша светлость.
При этом я не обращала внимания на стражников, торчавших по бокам от двери. Зато они хмуро посмотрели на меня, поскольку я вошла к герцогине без очереди.
Бона подняла глаза. Она выглядела уставшей, лоб прорезали морщины, под светлыми глазами залегли тени. Но при виде меня герцогиня широко улыбнулась и замахала, чтобы я подошла ближе.
— Дея, моя дорогая! Господь услышал мои молитвы и благополучно вернул тебя домой! Как ты добралась?
Она не поднялась с кресла, хотя раньше в подобной ситуации бросилась бы меня обнимать. Вместо того герцогиня протянула мне руку, украшенную кольцами, и подставила щеку.
— Подойди же!
Подчиняясь приказу, я поцеловала ее в щеку и пожала руку. Она была холодной, хотя в комнате из-за пылающего камина стояла удушливая жара. Бона не только выглядела официально — огромная ответственность, свалившаяся на нее, изменила герцогиню, — но и держалась как-то отстраненно.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказала она, улыбаясь.
— А вы, ваша светлость, — просто великолепно!
— Как прошло путешествие?
— Без приключений, — ответила я.
— Слава богу! — Бона выпустила мою руку, перекрестилась и чуть помолчала. — Боюсь, сейчас нет времени на разговоры, но после ужина мы обязательно поболтаем. Как видишь, просителей у меня больше, чем минут в сутках. Однако… если у тебя имеется какая-нибудь просьба, сегодня, в день возвращения, говори, я не откажу тебе.
Я вовсе не собиралась оглашать свои планы так скоро и при свидетелях, но видела, как ужасно занята Бона. Возможно, в ближайшее время мне не удастся привлечь ее внимание.
— Ваша светлость, у меня действительно есть просьба.
Бона ждала, все еще улыбаясь, и я продолжила:
— Оказалось, что у Маттео во Флоренции имеется семья. Я надеюсь, что в ближайшее время смогу вернуться туда, чтобы жить с ними. Хотя, разумеется, я останусь здесь столько, сколько будет угодно вашей светлости…
Бона слушала меня вполне благосклонно. Если герцогиню и оскорбило то, что я отказываюсь от ее щедрот, то она не подала виду и ответила:
— Тебе лучше поговорить об этом с мадонной Катериной.
— С кем? — Я удивленно подняла голову.
— Теперь она твоя госпожа. — Бона вздохнула. — Девочка была так расстроена после твоего отъезда, что прибежала ко мне, обливаясь слезами, и умоляла, чтобы я позволила тебе служить ей. Она тяжело переживала смерть отца и уверяла, что рядом с тобой чувствует себя лучше. Что еще мне оставалось? — Бона потерла глаза, затем снова сосредоточилась на письме и рассеянно добавила: — Я сделаю так, как она скажет.
Этими словами ее светлость лишила меня своего покровительства и общества.
Катерина воспользовалась теплой погодой и отправилась на охоту. Я пошла на конюшню, поэтому видела, как возвращаются всадники, темные силуэты которых вырисовывались на фоне горизонта, горящего алым пламенем. Катерина скакала впереди отряда на ореховой кобыле, сверкая голыми лодыжками. Она сжимала поводья в одной руке, а другой держала за шиворот убитого зайца, чтобы подразнить двух возбужденных борзых, сидевших в корзине, притороченной к ее седлу. Волосы Катерины были изначально заплетены в косу, чтобы не падать на глаза, но прическа растрепалась от быстрой скачки, и теперь вокруг ее головы сиял золотой нимб. Лицо пылало от усталости и солнца. Рядом ехал молодой егермейстер, смеющийся вместе с ней над страданиями борзых.
Во внешности и манерах Катерины появилось что-то женственное. Пока меня не было, ей исполнилось четырнадцать, и в ее жизни, наверное, появилось много нового. За прошедший год щеки моей теперешней госпожи лишились детской пухлости, грудь налилась, талия сделалась тонкой. Сейчас я впервые видела, как она флиртует с мужчиной. Катерина отпустила какую-то соленую шутку и засмеялась, запрокидывая голову и искоса поглядывая на егеря.
Я наблюдала за ними незамеченной, пока Катерина не взглянула случайно в мою сторону. Она пустила усталую кобылу в галоп, обогнала других охотников и остановилась прямо передо мной. Не обращая внимания на протянутую руку конюшего, девушка подхватила юбки, бросила ему поводья и ловко спрыгнула на землю.
Катерина стремительно подошла ко мне и, к моему бескрайнему удивлению, принялась душить в объятиях. Я чувствовала грудью, как колотится ее сердце.
Так же внезапно Катерина оттолкнула меня и с такой силой ударила по лицу, что я едва не упала.
Я прикусила язык, сплюнула кровь на сырую землю и посмотрела на девушку. Она стояла, щуря синие глаза, в которых блестели слезы.
— Ты больше никогда меня не бросишь! — Катерина говорила с явной горечью, осипшим голосом. — Никогда, слышишь?!
Затем она гневно развернулась и величественно удалилась, оставив меня стоять с прижатой к щеке рукой.
Несколько недель я не решалась заговорить с Катериной о возвращении во Флоренцию. За это время я узнала, что Бона, обеспокоенная ростом мятежей, надеялась получить помощь для их подавления от Папы. Они с Сикстом IV решили, что Катерину следует как можно скорее выдать за ее нареченного Джироламо Риарио, племянника Папы — так все из вежливости именовали сына понтифика — и главнокомандующего его армии.
В феврале Папа собирался прислать в Милан кардинала Меллини, который заключит брак в качестве доверенного лица жениха. С приходом весны Катерина должна будет отправиться в Рим, чтобы познакомиться с мужем и поселиться там вместе с ним.
Мне придется ехать с ней в качестве старшей камеристки.
Это была большая честь, как с упреком сказала мне Бона, когда я все-таки явилась к ней и, рыдая, умоляла позволить мне вернуться во Флоренцию или же хотя бы остаться с ее светлостью — все, что угодно, лишь бы не ехать в Рим с отвратительной герцогской дочкой.
Все мои попытки были тщетны. Бона оскорбилась из-за того, что я не чувствовала себя польщенной и довольной новым положением. Она напомнила мне, что муж Катерины — второй по могуществу человек в Риме после Папы; став ее старшей камеристкой, я приобретаю весьма высокий статус. Бона назвала меня неблагодарной, это было самое грубое слово, когда-либо произнесенное ею в мой адрес.
Катерина едва ли не каждый день напоминала мне, что я должна быть рядом с ней и держать наготове символические карты, чтобы она могла в любой момент получить от них совет. Мне так и не удалось перебраться в комнату Маттео, потому что теперь все время я ночевала с Катериной. Она не спешила забыть обиду, причиненную моим отъездом. В результате я оказалась в весьма странном положении. Меня засыпали нарядами, украшениями, духами, изысканными яствами и вечно унижали из-за всевозможных проступков, которых я не совершала.
