Впереди показался публичный дом – вернее, то, что от него осталось. Яшка только присвистнул, обозрев обширные завалы засыпанных золой и пеплом, обугленных бревен, которые местами еще дымились. Левый флигель и основное здание сгорели дотла, правое крыло было почти цело, лишь пострадав снаружи: его успела спасти пожарная команда. Она же погасила занявшийся маслишинский дом, стоявший по соседству. По оценке всех собравшихся, Живодерка дешево отделалась. Сейчас в грудах угля копошились перемазанные сажей девицы мадам Данаи, отыскивая уцелевшие вещи. Сама мадам, сидя на ворохе подушек у забора, озабоченно щелкала на счетах и время от времени что-то записывала карандашиком на бумажке. Рядом стоял лохматый, насупленный дядька в подпоясанной веревкой косоворотке – вожак артели строителей. Сами мужики деловито разбирали завалы бревен, и Гришка ничуть не удивился, увидев, что артелью уверенно распоряжается Яков Васильич, такой же бодрый, подтянутый и сердитый, как всегда.
– Никакой устаток его не берет! – восхищенно сказал Яшка, глядя на старого цыгана. – А ведь, голову дам на отсечение, спать не ложился. И где только успел уже мужиков достать? Эй, Яков Васильич, бог в помощь! Даная Тихоновна, каков убыток, а? Еще слава богу, что за Садовой живем!
– Твоя правда, парень, – со вздохом согласилась хозяйка заведения, сдвигая на лоб очки. – А то вовсе пришлось бы дело закрывать. А так, глядишь, и выкарабкаемся с божьей помощью.
– При чем тут Садовая? – тихо спросил Гришка.
– А ты не слыхал, что ли? Указ есть от городской думы: если кто погорит в центре, до Садовой улицы, – деревянных домов больше не строить, а ставить каменные, чтобы вид в городе лучше был. Представь, если б Даная каменное заведение отгрохала! Поди, из генерал-губернаторского дома ездили бы. Эй, Даная Тихоновна! А где же вы все на время застройки селиться-то будете?
– Да соседями бог не оставил. – Хозяйка кивнула на соседнюю развалюху купца Маслишина. – Я уж с Ерофеем Лукьянычем уговорившись, призрит барышень вместе с господами студентами...
– Пустили капусту к козлам в гости! – заржал Яшка на всю Живодерку. Ему вторил хор студенческого смеха из-за маслишинского забора. Неожиданно из густых вишневых зарослей послышался серебряный голосок:
– Григорий Ильич! А Григорий Ильич!
Гришке и в голову не пришло, что это обращаются к нему, и он не поворачивал головы на голос до тех пор, пока Яшка не ткнул его в бок:
– Оглох? Вон тебе Анютка машет! Да иди, иди! В своем праве небось!
Гришка поморщился, но пошел. Анютка в голубом ситцевом платьице и белой косыночке махала ему из-за забора. Когда Гришка приблизился, она чинно сложила руки на животе, потупилась и прошептала:
– Уж не знаю, как и благодарить вас, Григорий Ильич, за спасение-то...
– Не знаешь – так не благодари, – хмуро сказал Гришка, слыша, как в спину ему гогочут парни. – Ты что – всамделе спала?
– Знамо дело, спала... – тоненько хихикнула Анютка. Ее русые кудряшки запрыгали у висков, курносый нос забавно сморщился, и Гришка против воли улыбнулся.
– И как это вы меня поднять-то сумели, да еще с одеялом вместе? Я ж тяжелая...
– Где тяжелая? – удивился Гришка, меря взглядом тоненькую фигурку в голубом платье. – И не почувствовал ничего...
Он говорил правду, потому что вчера, оказавшись в огненной круговерти, задыхаясь от жары и дыма, был так рад, что вообще нашел в этом аду спящую девчонку, и так торопился, что не почувствовал не только Анюткиной тяжести, но даже вцепившейся в волосы кошки.
– Как самочувствие-то ваше, Григорий Ильич? – Анютка осторожно коснулась пальчиком его руки. Гришка неловко отстранился.
– Слава богу. И ты не хворай.
Отвернувшись, он махнул ожидающим его цыганам и быстро зашагал к ним. Анютка растерянно и обиженно посмотрела ему вслед.
– Ну что ты, как дурак-то? – спросил Яшка, когда компания цыган уже вышла на Садовую. – Не видишь – девчонка за тобой страдает.
– Угу... – недоверчиво усмехнулся Гришка. – Когда это она успела-то?
– Для такого дела много времени не надо. Ты не будь валенком, заверни как-нибудь к Данае, поболтай с Анюткой-то. Может, там и еще чего получится. Ты не думай, она не как другие девки, чистая. Даная ее даже к отцу Евстигнею учиться отдавала, девчонка-то грамотная...
– Мне что с этого? – вышел из себя Гришка. – Сказано тебе – не хочу! Незачем она мне!
– Опять же дурак выходишь. – Яшка на ходу сорвал лист сирени, сунул черешок в рот. Невнятно проговорил: – Выкинь ты Маргитку из головы. Что в ней есть, кроме рожи-то? Вот сам подумай: ну, женишься ты на ней, ну, накидает она тебе полные углы... А через десять лет на что любоваться будешь? Станет, как все бабы, – самовар в юбке. И мозгов ни на копейку, один визг – и все. Ну, к чему тебе это? Будь Маргитка хоть вполовину как твоя сестра, тогда бы я сам ее за тебя уговорил. А так... Побереги здоровье-то.
Гришка молчал. Делал вид, что слушает, как орут, размахивая кнутами, извозчики на углу, щурил глаза на солнце. Как в детстве, хотелось плакать, и все силы шли на то, чтобы этого не увидели цыгане.
Июль начался дождями. Жара пропала, словно ее и не было: теперь над Москвой висели серые тучи, и день напролет то моросило, то крапало, то лило как из ведра. Тротуары давно перестали высыхать, сырой воздух лез за воротники, липы и клены на Тверской стояли поникшие, и даже вездесущие воробьи куда-то попрятались от холодных капель. Москва снова стояла пустая. На всегда шумной и многолюдной Воздвиженке в самый полдень почти никого не было – лишь ругались на углу два мокрых торговца пирогами да с Моховой неожиданно вывернула пролетка. Илья, в глубокой задумчивости шествующий посередине мостовой, едва успел прыгнуть на тротуар.
– Да чтоб тебя размазало! – выругался он.
Пролетка с дребезжанием пронеслась вниз по Воздвиженке, резко остановилась у переулка, и из нее вышла женщина. Быстро оглянувшись, она подобрала подол платья и побежала по лужам через улицу. Илья с удивлением понял, что женщина направляется к нему. Приблизившись, она нерешительно замерла в двух шагах.
– Что угодно госпоже? – со всей почтительностью осведомился Илья.
– Смоляко, морэ... – С темного, словно сожженного лица блеснули большие черные глаза. – Ты... меня не узнаешь?
– Данка?! – ахнул он.
Женщина, кивнув, грустно улыбнулась. Несколько минут Илья молча разглядывал ее.
Как была красавицей, так и осталась, проклятая... И годы ее не взяли. Даже и не сразу поймешь, что цыганка, хоть и черная, как головешка. Прическу высокую уложила, платье по моде, а дождя не испугалась. А золота-то на пальцах, отец небесный! Серьги бриллиантовые, роскошная цепочка на шее! Хоть сейчас хватай эту королеву соломенную в охапку да в ломбард неси, на вес сдавай.
