Она чуть помедлила, припоминая:
– «И мы испытываем побуждение делать добро, после того, как сердце наше зачало от Духа Твоего мысль об этом». Воистину это прекрасно, Ги, не правда ли?.. О, почему ты так смотришь на меня?
Ги и в самом деле был поражен. Эта лесная девочка, голова которой была полна языческих напевов, обучена грамоте и так непринужденно проявляет свои способности к экзегетике! А ведь обучение наукам – высшая привилегия, достояние круга избранных.
– Откуда… – спросил он хрипло и помедлил, ожидая, пока рассосется ком в горле. – Откуда тебе это ведомо?.. Кто тебя научил?
Улыбка девушки сверкнула жемчужным блеском в свете луны.
– Матушка и отец Тилпин. Добрый Тилпин, когда бежал из Сомюра, прихватил с собой столько книг, сколько мог унести. И это истинное сокровище, ибо настоятель Ирминон говорит, что за одну только Псалтырь в переплете из слоновой кости с золотыми застежками можно выменять боевую лошадь, а дядя Фульк утверждает, что хороший скакун может стоить до ста солидов!
– А какие это книги?
Перечень оказался довольно обширным. Библия, труды блаженного Августина, Псалтырь, небольшой Часослов, а кроме того – Ги поразился – возмутительно языческая литература: Тацит, греческий Гомер, трагедии Софокла, грубые пьесы Плавта, любовный роман Лонга, который особенно восхищал юную воспитанницу монастыря. Его невеста перечитала всю эту языческую чушь! Он не смог сдержать негодования, но тут же получил решительный отпор. Разве достойный Алкуин, глава академии, устроенной Карлом Великим, не писал:
«Пусть прочитает меня, кто мысли древних хочет постигнуть, Тот, кто поймет меня, грубость отбросит навек».
Ги пришлось уступить. Его наставник Одон Музыкант весьма почитал Алкуина – знаменитого просветителя времен императора Карла, Ги же буквально преклонялся перед зрелой мудростью этого молодого монаха. Эмма сейчас же заинтересовалась – почему Одона прозвали Музыкантом. Глаза юноши вспыхнули, и он с увлечением принялся повествовать о любимом учителе.
Так они сидели у воды, болтая, юные и прекрасные, как духи леса. Высоко в небе плыла огромная луна. В прозрачном воздухе неподвижно стыли черные листья. Здесь, на открытом берегу, было светло почти как днем, и легкая рябь, волновавшая гладкие воды заводи, отбрасывала лучистые блики на лица молодых людей. Деревья стояли, словно вслушиваясь в тайну ночи. К завораживающему пению цикад и сверчков примешивалась божественная трель соловья. Где-то одиноко прокричала сова, плеснула рыба. От заводи пахло свежей водой, в воздухе, кружа голову, витали ароматы мяты, ландышем и цветущего шиповника. Им было хорошо и легко вдвоем.
На противоположном берегу, в тени деревьев, неподвижно застыла тень Эврара Меченого. Затаившись, как зверь в засаде, он не сводил с них глаз. Эврар недоумевал. Он-то решил, что они пришли сюда валяться в траве, а вместо этого… Алкуин, Боэций, Андромаха и Гектор, Одон Музыкант и его коллекция инструментов… Ну, ладно, Ги – простофиля, монаший выкормыш. Но девка-то… Потащила парня в кусты, чтобы болтать с ним о вещах, о которых надлежит вести разговоры лишь в базиликах да скрипториях монастырей. Того и гляди после венчания оба дадут обет безбрачия. Эврар усмехнулся в усы. Окажись он на месте Ги в лесу, один на один с обрученной невестой, уж он бы расстарался первым протоптать тропинку к ее лону. Хотя бы для того, чтобы удостовериться, что там не побывал до него другой. Впрочем, Эврар был убежден, что Эмма Птичка – девственна. Девственниц он мог отличить с первого взгляда, научился распознавать их, еще когда врывался в мирные селения в годы бурной молодости и сам выбирал себе пленниц. Эта Птичка, несмотря на все ее легкомыслие и вольное обращение с парнями, вела себя не как женщина, познавшая мужчину, а скорей, как молодой хищник, который только пробует свои силы в охоте. Тронет лапой – отпрянет.
Голос Эммы далеко разносился над водой:
– Дафнис и Хлоя простыми сервами-пастухами бродили со стадами коз и овец среди пастбищ и в лесах, а любили друг друга куда благородней, чем иные вельможи в палатах. Сами боги помогали им.
– Ты не должна так восхищаться языческими сказками, – негромко, но упрямо повторил Ги. – Отцы церкви почитают это вредной чепухой.
– Ты говоришь, как отец Тилпин. Знай на память «Отче наш», умей прочесть страницу Библии – и это все. Отец Тилпин чуть не поколотил меня, когда застал за чтением книги Лонга, даже грозился больше не пускать в книгохранилище. Но зачем он обучил меня читать, если не дает книг?
Она добавила еще что-то по латыни, и юноша ответил ей на том же языке. Эврар, знавший лишь вульгарную латынь, почти не понимал их. К тому же их болтовня его раздражала. Сейчас он обдумывал, каким образом увезти девушку. Теперь он опять стал склоняться к мысли, что лучшего случая, чем этой ночью, может и не представиться. Выйти из кустов, ударом секиры уложить Ги, а Эмму связать и унести к конюшням. Его конь достаточно силен, чтобы поднять обоих. Одно плохо – таскаясь за парочкой по ночному лесу, он не приметил дорогу обратно. А эта Птичка бог весть как далеко увела их от аббатства. Эврар же не любил полагаться на случай, и перспектива проблуждать до утра в лесу его не больно-то прельщала. Что ж, видимо, надо таиться, пока эти дети, жених и невеста, не отправятся назад, в Гиларий. Лишь тогда он сможет сориентироваться и сделать свое дело. Да, видимо, так и следует поступить.
Голос девушки прервал его размышления. С изумлением он понял, что Эмма уговаривает Ги спеть. Тот сначала отказывался, потом негромко, не повышая голоса, повел:
В Андегавах[84] есть аббат прославленный,
Имя носит средь людей он первое.
Говорят, он славен винопитием
Всех превыше акдегавских жителей.
Эйа, эйа, эйа, славу,
Эйа, славу поем мы Бахусу!
Голос у Ги был не блестящий, но Эмму, видимо, больше интересовало содержание песни. Она какое-то время, онемев, глядела на своего щепетильного жениха и вдруг расхохоталась. Ги тоже засмеялся, но Эмма, сквозь смех, настаивала, и он продолжал:
Пить любил он, не смущаясь временем:
Дня и ночи ни одной не минется,
Чтоб, упившись влагой, не качался он,
Яко дерево, ветрами колеблемо.
Эйа, эйа, эйа, славу,
Эйа, славу поем мы Бахусу!
Эмма повалилась на песок, не в силах остановиться. Наблюдавший за ними Эврар хмыкнул. Всего несколько минут назад этот парень уличал девушку в пристрастии к языческой литературе, а теперь сам поет одну из самых похабных песенок вавассоров своего отца. Святоша! Истинно сказано – эта девка согнет его, куда пожелает, если, разумеется, графский сынок переживет эту ночь. Эврар почесал висок древком секиры.
