Все последующие дни устраивали пиры и раздавали награды за верную службу. Воеводе Михаилу Шеину за беспримерную оборону Смоленска пожаловали шубу да кубок. Думному дьяку Томиле Луговскому за то, что он был в Литве вместе с митрополитом Филаретом, и восьми дворянам, разделявшим с ними тяготы польского плена, также пожаловали шубы и кубки, смотря по достоинству, одним кубки с кровлей, другим – без кровли.
В череде пиров не было забыто важнейшее дело, предрешенное задолго до возвращения Филарета, но требующее сугубой подготовки. Ради него в Москву заранее вызвали иерусалимского патриарха Феофана. Его встречали через неделю после возвращения Филарета. Проницательный грек знал, зачем его призвали, и повел речь в Золотой палате перед государем, боярами и Освященным собором:
– Аз, смиренный Феофан, патриарх святого града Божия Иерусалима и всея великия Палестины, совокупясь со всем Освященным собором твоего великого Российского Царствия, молили и просили отца твоего преосвященнаго Филарета, чтобы он был на превысочайшем патриаршеском престоле богохранимого царствующего града Москвы всея Великия России и пас бы святую Божию церковь по преданию святых апостол.
Когда иерусалимский патриарх закончил речь и толмачи перевели ее на русский, великий государь послал за своим отцом боярина Михаила Салтыкова. Сын встретил отца в проходных сенях, подошел под благословение и просил пожаловать в Золотую палату. Думный дьяк Иван Грамотин зачитал слезное прошение, чтобы преосвященный Филарет моление патриарха Иерусалимского и всего Освященного собора не преслушати и быти на престоле патриаршеском Российского Царствия. Филарет Никитич по обычаю отвечал:
– Недостоин быть пастырем великого престола. Понес я в плену многия скорби и озлобления, преждевременно меня изнурившие. Ныне одно у меня желание – посвятить себя безмолвному житию.
Михаил Федорович слушал, как его отец нарицает себя недостойным, и вспоминал, как он сам многократно отказывался принять царский посох. Не только по обычаю отвергал, а на самом деле не хотел принимать и сейчас бы с радостью отказался. Батюшка – другой закалки человек. Он наверняка хочет в патриархи и быстро даст себя уговорить. Оно и к лучшему, будет на кого опереться в тяжком государевом деле. Бог велел подчиняться родителям. Не зазорно царю склониться пред патриархом.
Между тем Филарет Никитич указывал на свою старость, говорил, что такое великое и неизреченное дело решается по смотрению Божьему, а не по самохотному стремлению. После новых усиленных просьб ему было сказано с упреком, что он подвергся Божьему гневу за непослушание мольбам Собора. Наконец митрополит со вздохом дал свое согласие. Он низко поклонился государю Михаилу Федоровичу, поцеловал правые колено, руку и ланиту патриарху Феофану, облобызался с архиереями. Протодиакон взял кадильницу и начал кадить иконам, великому государю, патриарху и всему духовному чину, а певчие в это время пели многая лета преосвященному патриарху Московскому и всея Руси.
Того ж месяца июня в 24-й день на праздник Рождества Ивана Предтечи был совершен чин наречения святейшего Филарета в патриархи. В Успенском соборе, где собрались знать и духовенство, Филарет отслужил литургию. По окончании службы два митрополита, взяв его под руки, возвели на золоченый патриарший престол и трижды усадили на него под пение «Ис полла эти, деспота». Греческое «деспота», или владыка, пелось с особенным надрывом, гулко отражаясь от каменных столпов собора, и возносилось ввысь. С Филарета сняли литургические одеяния – саккос и прочее – и возложили на него крест золотой с перемандом, золотую панагию воротную святительскую, мантию и белоснежный клобук. Иерусалимский патриарх вручил московскому патриарху первоствятительский жезл.
Когда духовенство вышло из собора, Михаил Федорович звал отца, весь Освященный собор и бояр хлеба есть. В Грановитой палате были накрыты столы. В столы смотрели стольники: в большой стол Иван Морозов, в кривой стол князь Василий Ахамяшуков-Черкасский. Государь сидел вместе с отцом, иерусалимский патриарх отдельно. Около государя стоял кравчий Михаил Салтыков. Под его присмотром подавали утей верченых, зайца в репе, жареных лебедей, куру в лапше и потроха гусиные. Государь потчевал патриарха Феофана, прося его отведать порося живое рассольное под чесноком. После порося на стол поставили кострец лосиный под взваром, желудки с луком и поставец сморчков. Иерусалимский патриарх с ужасом смотрел на сморчки в сметане, недоумевая, как их можно есть. Московский патриарх вкушал грибы с наслаждением, вознаграждая себя за годы польского плена, когда не было возможности отведать русских блюд. Гости ели руками, по два человека из одной мисы. Так было на пирах и в домашнем обиходе. Вкушать из одной мисы считалось знаком доверия и дружбы.
Государю Михаилу Федоровичу наливал мед и вино чашник Иван Плещеев, патриарху Филарету – дьяк Андрей Измайлов. У поставца, заставленного серебряными и позолоченными кубками, трудилась дюжина чашников, не поспевавших цедить вино в кубки и чашки. Запыхавшиеся стольники носили столетние меды и лучшее вино из погребов Питейного двора. Тысяцкий князь Черкасский распоряжался, кому из бояр говорить слово. Поднимали чаши за здравие обоих государей, особо пили за гостя из святого града Иерусалима.
Когда пили за здоровье великого государя и святейшего патриарха, полагалось осушать кубок до дна. В доказательство каждый гость перевертывал выпитый кубок и ставил его себе на голову, показывая, что не осталось ни капли. Феофан, привыкший разбавлять ключевой водой сладкое кипрское вино, быстро пьянел от крепчайших медов. Под сводами Грановитой палаты стоял неумолкаемый шум, гости разгорячились и кричали, не стесняясь великих государей. Дворяне, получившие в награду шубы, сравнивали меха и спорили об их достоинстве.
После третьей ествы раскрасневшийся патриарх Филарет Никитич встал из-за стола и провозгласил, что поедет вокруг града на осляти. По византийскому обычаю новопоставленный епископ объезжал свои владения. На Руси объезд превратился в подобие шествия на осляти, которое совершалось в Вербное воскресенье в память входа Господа Иисуса Христа в град Иерусалим. Патриарху Феофану был знаком этот обычай. Он сам каждый год въезжал в святой град на молодом осле, не знавшем ярма, и проезжал по тем же узким и кривым улочкам, по которым в евангельские времена проезжал на осле сам Иисус Христос. К удивлению иерусалимского патриарха, Филарету Никитичу подвели серую кобылу, к чьей голове были подвешены длинные суконные уши. «Конечно, где найдешь осла в этой северной стране!» – спохватился Феофан.
