– А, это опять тот высокомерный тон, который вы всегда принимаете по отношению ко мне? Но почему? Сегодня я непременно должен говорить с вами.
– И это так важно, что вы оставили своих друзей и праздник?
– Да, это желание, от которого зависит моя жизнь, которое преследует меня день и ночь. Я захворал с тех пор, как стал бояться, что оно никогда не осуществится. Я…
Елизавета тем временем все быстрее шла вперед. Ей стало очень жутко в присутствии этого человека, внушавшего ей отвращение. Она чувствовала, что самообладание является в данную минуту ее единственным оружием, а потому старалась улыбнуться, перебив его:
– Ах, наши уроки музыки, очевидно, имели прекрасное действие, и вы желаете моей помощи в области музыки, насколько я понимаю?
– Вы умышленно искажаете мои мысли, хотя догадываетесь о них! – с гневом воскликнул Гольфельд.
– Да, иначе мне пришлось бы сказать вам такие вещи, которые вы, вероятно, еще меньше желали бы услышать, – серьезно ответила Елизавета.
– Говорите, что угодно. Я прекрасно знаю женщин: они очень любят некоторое время носить маску холодности и неприступности. Ничего. Победа тогда еще слаще! Я разрешаю вам это невинное кокетство, но потом…
Елизавета, пораженная этой наглостью, на мгновение остановилась. Подобные слова еще никогда не касались ее слуха. Стыд и негодование заставили ее покраснеть, и она тщетно искала слова, чтобы дать отпор этой дерзости.
Гольфельд совершенно иначе истолковал ее молчание.
– Видите, как я проницателен! – торжествующе воскликнул он. – Вам очень идет это смущение. Вы прекрасны, как ангел! Я еще никогда не встречал такой восхитительной фигуры, как ваша. Вам очень хорошо известно, что с первой встречи вы сделали меня своим рабом, изнывающим у ваших ног. Какая шея! Какие руки! И вы скрывали все это до сих пор!
Возглас глубокого возмущения сорвался с губ Елизаветы.
– Как вы смеете так оскорблять меня? – запальчиво крикнула она. – Если вы еще не поняли, то я коротко скажу вам снова, что ваше общество мне ненавистно и я хочу остаться одна.
– Браво! Этот повелительный тон у вас выходит прекрасно, – насмешливо произнес Гольфельд. – Сейчас же видно, что со стороны матери в вас течет несколько капель дворянской крови. Что я вам сделал, что вы вдруг разыгрываете такое негодование? Я только сказал вам, что вы прекрасны. Но ведь ваше зеркало ежедневно говорит вам то же самое, и я очень сомневаюсь, что вы разбиваете его за это.
Елизавета презрительно повернулась к нему спиной и поспешно пошла вперед. Он последовал за нею и, казалось, вовсе не намеревался отказаться от предполагаемой победы.
Они как раз подходили к шоссе, когда мимо них промчался экипаж. Из окна высунулась мужская голова, но сразу, будто чего-то испугавшись, спряталась. Это ехал фон Вальде. Он еще раз оглянулся на тропинку, словно желая убедиться в том, что не ошибся, а затем экипаж исчез за поворотом дороги.
Елизавета невольно протянула руки вслед удалявшейся карете. Человек, ехавший в ней, знал ее отношение к Гольфельду. Неужели он не мог остановиться на минуту, чтобы избавить ее от этого навязчивого спутника?
Гольфельд заметил ее движение и со злобной усмешкой воскликнул:
– О, какие нежности! Если бы я не знал возраста кузена, то стал бы, пожалуй, ревновать. Вы, наверное, думали, что он тотчас же выйдет и галантно предложит вам руку? Как видите, он добродетелен и отказывается от этого счастья, чтобы исполнить свои так называемые священные обязанности. Это – человек-льдина, для которого не существует женских прелестей. Если он сегодня против обыкновения был любезен с вами, так это вовсе не ради ваших прелестных глаз, восхитительная Эльза, а только для того, чтобы позлить мою мамашу.
– Неужели вам не стыдно обвинять в столь низком образе мыслей человека, гостеприимством которого вы постоянно пользуетесь? – возмутилась Елизавета.
Она решила ни слова не говорить больше Гольфельду, в надежде, что ее молчание надоест ему и заставит уйти, однако тон, которым он говорил о фон Вальде, возмутил ее до глубины души.
– Низком? – повторил он. – Вы употребляете слишком сильные выражения. По-моему, это маленькая месть, на которую он имеет полное право, а что касается гостеприимства, так я только пользуюсь частицей того, что впоследствии будет все равно моей собственностью, и совершенно не вижу, почему я из-за этого должен изменить мнение, которое составил о своем кузене. Впрочем, это я приношу себя в жертву и потому заслуживаю благодарности. Разве вы ни во что не ставите моего внимания к Елене?
– Да, действительно, очень трудно иногда сорвать цветок для бедной больной, – с иронией произнесла Елизавета.
– А вам, как я вижу, к своему большому удовлетворению, не нравится мое невинное ухаживание? – с торжеством воскликнул Гольфельд. – Неужели вы думаете, что я могу испытывать к ней что-нибудь серьезное? Я очень ценю свою кузиночку, но ни на минуту не забываю, что она на год старше меня, что у нее горб, что…
– Ужасно! – перебила его Елизавета вне себя от негодования и перескочила на шоссе. Гольфельд последовал за нею.
– Я тоже говорю «ужасно», – продолжал он, стараясь не отставать от Елизаветы, – особенно, когда вижу рядом вашу фигуру богини. Не бегите так, пожалуйста, лучше заключим мир. Не оттягивайте блаженства, о котором я мечтаю день и ночь.
Гольфельд внезапно положил свою руку на талию Елизаветы и заставил ее остановиться. Его пылающее лицо с горящими глазами приблизилось к ее глазам.
В первое мгновение она смотрела на него, словно окаменев от изумления, но тотчас же по всему ее телу пробежала брезгливая дрожь, и она с жестом глубочайшего отвращения оттолкнула его, крикнув при этом:
– Только посмейте еще раз коснуться меня!
В эту минуту послышался громкий лай собаки. Елизавета с радостью обернулась в ту сторону.
– Гектор, сюда! – позвала она, и вслед за тем из кустов выскочила собака лесничего и с радостным визгом запрыгала вокруг девушки.
– Мой дядя где-то поблизости, – спокойно и холодно обратилась она к растерявшемуся Гольфельду, – и может каждую минуту быть здесь. Вы, конечно, не захотите, чтобы я попросила его освободить меня от вашего общества. Поэтому советую вам добровольно отправиться в обратный путь.
Гольфельд остановился, а Елизавета удалилась вместе с собакой. Тогда он сердито топнул ногой и разозлился на себя за свою страсть, заставившую его забыть всякую осторожность. Ему даже не приходило в голову, что он действительно внушает девушке отвращение, и он упрекал себя за то, что был слишком неловок и чересчур предприимчив, вследствие чего исполнение его желания снова отодвинулось на неопределенное время. Гольфельд целый час бегал по лесу, чтобы овладеть собой, так как участники праздника, с которого еще доносилась музыка, не должны были знать, что за его видимой холодностью скрывается настоящий вулкан.
