– Ясно. – Глаза Оливии не привыкли к темноте, и она не могла разглядеть его лицо.
– Где вы были? – Маркус взял ее за запястья.
– Гуляли.
– Что значит «гуляли»?
– Просто прогуливались.
– Когда твоя мать спросила Софию, вернулась ли ты, София ответила, что не видела тебя. Где вы были? – Он встряхнул ее руки. – В саду? В потайном саду?
Оливия ничего не ответила.
– Отвечай же! – Он снова с силой встряхнул ее.
– Не буду.
– Вы были в потайном саду, – утвердительно произнес Маркус и перестал сжимать ей руки. – Я не стал бы этого делать, Оливия. Ни в этом имении, ни на этой неделе. – Злоба исчезла из его голоса, ставшего равнодушным и невыразительным. – Во всяком случае, я не пригласил сюда Мэри.
– Леди Монингтон?
– Во всяком случае, я не пригласил ее сюда, – повторил граф. – По-моему, Оливия, ты могла бы поступить так же.
– Кларенс мой друг.
– Да, а Мэри мой друг.
– Что ж, еще неделя, и ты сможешь вернуться к ней, ведь через день-два после венчания все гости, несомненно, разъедутся. Я уеду домой вместе с Кларенсом и Эммой. Тебе нет необходимости откладывать свой отъезд в Лондон.
– Она приняла меня таким, какой я есть, с ней я познал душевный покой.
– Тебе повезло. Не многие женщины смирились бы с чем-то подобным.
– Оливия, не приближайся к нему.
– Почему? Ты ревнуешь, Маркус?
– Завидую. – В его голосе снова появились злобные нотки. – Я же не привез сюда Мэри для собственного развлечения.
– Видимо, мне повезло больше, чем тебе. Могу я теперь уйти?
Маркус отпустил ее руки и, больше ничего не говоря, открыл дверь. Оливия прошла в коридор, а он, тихо закрыв за ней дверь, остался в кабинете.
* * *
Вероятно, на следующее утро Оливия сказала бы себе, что у нее была бессонница. Конечно, она очень-очень долго металась и ворочалась, взбивала подушку и перестилала постель, собиралась встать, одеться и спуститься вниз чего-нибудь съесть или выйти наружу подышать воздухом, но в конце концов, должно быть, уснула. Иначе она услышала бы, что Маркус вошел в ее туалетную комнату, увидела бы, как он входит к ней в спальню, подходит к ее кровати и снимает одежду. Но она осознала его присутствие, только когда кровать прогнулась под его тяжестью. Затем одна его рука скользнула под нее и повернула на бок, другая погладила ей щеку и ухо, а губы нашли ее губы и с нежной теплотой прижались к ним.
Только тогда она полностью проснулась. Он ничего не говорил, лишь неторопливо, почти нехотя, целовал ее, касаясь только лица и ночного халата, разделявшего их тела.
– Не торопись, – пробормотал он, когда Оливия, охваченная желанием, всем телом подалась к нему, – не торопись.
И она расслабилась, предоставив ему томительно медленными движениями снять с нее легкую рубашку, лечь на нее, войти в нее. Она ощущала только неистовую потребность в нем, потребность получить то, что он давал ей, и, сжав коленями его бедра, торопила его в тот вновь открытый мир, который был выше страсти.
– Да, – произнесла она, когда все кончилось, и он вздохнул возле ее уха.
Оливия не пыталась удержать мужа, когда он скатился с нее, и только, зажмурившись, мечтала, чтобы он не оставлял ее. По опыту двух последних раз, когда они занимались любовью, она знала, что, оставшись одна после всего, будет чувствовать себя более одинокой, чем если бы всегда была одна.
«Пожалуйста, не уходи», – молча умоляла Оливия, и он, подложив руку ей под голову, снова привлек ее к себе и натянул на них обоих одеяло.
– Он научил тебя страсти, но не научил управлять ею, – тихо шепнул Маркус на ухо жене. – Я научу тебя самоконтролю, и ты узнаешь, что он приносит еще большее наслаждение.
Оливия подумала, что теперь Марк уйдет, но она слишком устала, чтобы сердиться и приказать ему убираться вон из ее постели и из ее спальни. Она положила голову в теплую ложбинку у его шеи, ей было уютно и приятно и совсем не хотелось, чтобы муж уходил.
«Четырнадцать лет без тебя научили меня страсти. Не Кларенс и никакой другой безымянный „он“, а только твое долгое отсутствие в моей жизни, Марк», – молча призналась она, погружаясь в сон.
Среди ночи он разбудил ее, и они снова занялись любовью, неторопливо и обстоятельно. Вспоминая его слова, Оливия начала учиться обуздывать свое желание, так что все извилистые дорожки к вершине блаженства были пройдены, а сама вершина стала еще прекраснее.
И даже после этого Марк Клифтон не вернулся в собственную спальню.
Не в состоянии отвлечься от мыслей о том, как встретить предстоящий день и сделать скандальное объявление, София плохо спала ночью и часто просыпалась. Она жалела, что не смогла настоять на своем и объявить обо всем накануне вечером, вопреки возражениям Фрэнсиса, ведь на самом деле для таких вещей не бывает подходящего времени. И все же ей хотелось найти какой-нибудь выход. София никогда не задумывалась над тем, что повлекут за собой помолвка и подготовка к свадьбе, она думала только о соединении своих родителей. У нее в мыслях не было ничего, кроме надежды, что, однажды встретившись вновь, Оливия и Маркус Клифтоны поймут, что не могут жить порознь. Рано встав, одевшись и причесавшись без помощи горничной, София решила спуститься вниз погулять, несмотря на тяжелые облака, обещавшие холодный день.
«Нет, не пойду гулять, – внезапно решила она, – и не буду ждать, больше так нельзя. И почему Фрэнсис должен терпеть все неприятности от встречи наших родителей, если во всей этой истории нет ни капли его вины?» София решила пойти к матери, как всегда, когда сталкивалась с какой-либо неразрешимой проблемой. Она любила прийти к матери ранним утром, забраться к ней в постель, свернуться в тепле возле нее и почувствовать, что все тяготы мира можно сбросить со своих плеч и переложить на всегда готовые принять их родительские плечи. София понимала, что теперь ей не пристало так вести себя, но все же решила предварительно поговорить с Оливией, уверенная – мама придумает, как лучше всего сообщить новость ее отцу, герцогу и герцогине, что она сможет посоветовать, как и когда следует объявить обо всем собравшимся друзьям и родственникам. София осознавала, что это будет непросто, что, несмотря на чистоту ее побуждений, она поступила ужасно и последствия будут столь же ужасающими – ей невыносимо было даже думать об этом. Именно оттого, что она старалась не думать, девушка большую часть ночи не могла уснуть. «Все же я пойду, – сказала себе София, – если кто-то может мне помочь, то только мама. К тому же она должна узнать первой и, быть может, еще и папа». Софии не хотелось думать о том, что скажет или что сделает отец, узнав новость, но ее страх был необоснованным – граф никогда, даже в детстве не наказывал ее. Выйдя из спальни в пустой коридор и закрыв за собой дверь, она подумала, что мама, безусловно, крепко спит, и, возможно, следовало бы дождаться более приличного времени. Но ждать даже час было для нее слишком долго, ведь свадьба должна была состояться уже через два дня, и София с громко бьющимся сердцем, на дрожащих ногах направилась к спальне Оливии. Тихо постучав в дверь, она открыла ее медленно и осторожно, словно боялась побеспокоить мать, которую пришла разбудить.
