– В любом случае, – продолжала Абигайль, переворачивая страницу, – он гораздо более внимателен, нежели ты сегодня утром.
Нет, Господь свидетель, он сделает ее герцогиней! И будет жить с ней в мансарде в Париже, если придется, где они будут будить своих богемных соседей посреди ночи скрипением пружин старого матраса.
– Глупости, – возразил Уоллингфорд. – Я внимателен к любому твоему желанию. Пикники и латынь каждый день. Прогулки под луной каждую ночь.
– Кроме тех дней, когда не было луны.
– А еще я, джентльмен до кончиков ногтей, каждую ночь доставляю тебя к дверям комнаты с наступлением полуночи.
– Я общаюсь с тобой не из-за твоих джентльменских ногтей, а совсем по другой причине.
Она – само совершенство! Ну почему подобное решение, такое правильное и изящное, не пришло ему в голову раньше?
Отчасти потому, что женитьба на Абигайль полностью разрушала матримониальные планы его деда.
Уоллингфорд подскочил, преисполненный радостной уверенности, и положил руки на бедра Абигайль.
– Какого черта, Уоллингфорд?! – воспротивилась поначалу она, но герцог накрыл ее губы своими, прогоняя недоумение. Абигайль не осталась в долгу – обхватила его щеки руками и ответила на его поцелуй столь страстно, что желание вспыхнуло в низу его живота, подобно факелу.
Абигайль откинулась назад, опершись о ствол дерева, и Уоллингфорд последовал за ней. Провел языком по контуру ее губ, и она, вздохнув, чуть приоткрыла рот, впуская его язык внутрь, позволяя вкусить ее сладость и насладиться бархатом языка. Еще в мае она перестала носить множество нижних юбок, оставив лишь одну, и теперь ее кожа находилась так возбуждающе близко под ладонью Уоллингфорда, что он мог ощутить каждый изгиб ее тела сквозь преграду платья, корсета и сорочки.
– Скажи, чему я обязана удовольствием испытать на себе столь неджентльменское обхождение?
Ее пальцы скользнули по его щекам и принялись ласкать волосы.
Уоллингфорд ощутил, как горячие губы прокладывают дорожку от его подбородка к уху.
– Я не могу оставить все своему сопернику.
– М-м-м… Да, он очень опытен, так что тебе потребуется изрядно попрактиковаться.
– К твоим услугам.
Абигайль отстранилась. Ее глаза стали огромными на изящном личике.
– В самом деле, Уоллингфорд? Ты не шутишь?
– Ни капельки. – Он провел пальцем по ее уху.
– О! Ты просто хочешь меня подразнить. Это бессмысленное самоотречение совершенно ни к чему, ибо даже моя неопытная девственная кожа чувствует, как ты сгораешь от желания обладать мной.
Уоллингфорд отпрянул.
– Ради всего святого, Абигайль!
– Господи, Уоллингфорд, ты покраснел? Думаешь, я не понимаю, как ты возбужден? Знаешь, я изучала мужскую анатомию.
– Не удивляюсь. – Уоллингфорд с трудом удержался от желания посмотреть вниз. Он прекрасно знал, что обсуждаемая часть мужской анатомии отчаянно упирается в ткань брюк в попытке вырваться на свободу, что не преминула заметить Абигайль.
– Ну и ну! Да ты и правда покраснел! Тебе так идет румянец. Он делает твое лицо живым.
– А раньше я тебе живым не казался?
Абигайль удрученно вздохнула:
– Послушай, мы так и будем обмениваться остроумными замечаниями? Мне больше нравится целоваться.
Уоллингфорд наклонился, чтобы это сделать, но прежде чем он успел коснуться ее губ, Абигайль испуганно вскрикнула и ударила его в грудь.
– Подожди-ка. Как долго я спала? Сколько сейчас времени?
Уоллингфорд со стоном достал из кармана часы.
– Девять двадцать три.
– О Боже! Уже? Мне ужасно жаль, дорогой, но я действительно должна идти. Я обещала Морини помочь с масками. Мы не успеваем, хотя я работала полночи…
Абигайль вскочила и начала поспешно собирать то, что осталось от пикника, и бросать в корзину из ивовых прутьев. Проникающее сквозь листву солнце раскрасило ее голову золотистыми пятнышками.
– Маски? – рассеянно спросил Уоллингфорд, завороженный видом ягодиц, мелькающих у него перед глазами.
– Да, для сегодняшнего маскарада. У тебя ведь есть маска, правда?
– Конечно, есть.
Абигайль замерла и повернулась с фляжкой воды в руках.
– Ты напрочь забыл об этом, да?
– Не забыл. Моя маска… она… Словом, все готово. Действительно готово. С этим… – Уоллингфорд беспомощно покрутил пальцем, – с пером. С перьями. Если быть точным, это скорее не перья, а гусиный пух. Я очень полюбил его в последнее время. – Уоллингфорд с надеждой улыбнулся.
Абигайль опустила фляжку в корзину и захлопала в ладоши.
– Отлично сыграно. Я почти тебе поверила, если бы не упоминание о гусином пухе. – Она подняла с земли корзинку. – А теперь поможешь мне сложить одеяло?
Уоллингфорд взял из ее рук корзинку, поставил на траву, а потом принялся складывать одеяло. Сейчас, когда он пребывал в состоянии крайнего возбуждения, любое занятие и тем более физические упражнения были даже полезны. За последние несколько месяцев он научился укрощать постоянно одолевающее желание. Научился отвлекаться от этого состояния с помощью какого-нибудь дела. Например, с помощью плавания на озера, когда нужно просто продолжать грести, ибо ничего другого не остается. Он научился управлять желанием и получать удовольствие не от поспешного совокупления, а от предвкушения, прикосновений и взглядов, от самой Абигайль.
А от нее не было никакой помощи. Она просто не понимала, в чем дело.
– Не понимаю, Уоллингфорд, – сказала она, пробираясь рядом с ним между деревьями. Ведь они ушли очень далеко, на другой берег озера, как делали это каждый день, чтобы остаться наедине. – Мы не в Лондоне с его нормами морали. Я очень хочу оказаться с тобой в постели. И ты тоже. Так чего же, черт возьми, мы ждем?
Уоллингфорд улыбнулся:
– Ты никогда не слышала о добродетели самоограничения?
– Да что ты об этом знаешь? Я уверена, ты ни разу не пытался в чем-то себя ограничить.
– Кажется, ты сердишься, дорогая.
– Да, я сержусь. – Абигайль остановилась и повернулась к герцогу. – Ты спал с дюжинами женщин. Почему отказываешься со мной?
Ну и как ответить на это? Герцог повесил корзину на руку и коснулся волос Абигайль.
– Ты знаешь ответ на свой вопрос.
Она ударила его по руке.
– Ах да, этот скучный и смешной запрет на соблазнение девственниц. Или, вернее, девственниц благородного происхождения, ибо я считаю, что вы, джентльмены, не испытываете угрызений совести, когда речь идет о тех леди, которых некому защитить.
– Это неправда. Я никогда… – Уоллингфорд нахмурился. – В любом случае угрызения совести здесь ни при чем. Дело в…
