— Сейчас нам придется расстаться, — нарочито громко, уверенным тоном сказала она, боясь, что иначе сорвется голос.
— Да, — ответил Гайгерн. В этот миг он полностью, окончательно, бесповоротно забыл о жемчуге. Он чувствовал лишь стесненность, скованность перед этой женщиной и бесконечное желание быть с нею добрым, добрым, добрым. Он растерянно повертел на пальце свой перстень с печаткой из лазурита, на которой был вырезан фамильный герб Гайгернов.
— Вот, это тебе, — он неловко, как мальчишка, протянул Грузинской перстень. — Чтобы ты меня не забыла.
«Разве я больше не увижу тебя?» — подумала Грузинская. При этой мысли в глазах у нее защипало, лицо Гайгерна расплылось. Эта мысль была из тех, которые она не осмеливалась высказать вслух. Она ждала.
«Позволь мне остаться с тобой. Я буду хорошим», — думал Гайгерн. Он упрямо сжал губы и не произнес ни слова.
— Сейчас сюда придет Сюзетта, — быстро сказала Грузинская.
— Ты едешь в Вену?
— Сначала в Прагу, там я пробуду три дня. Потом на две недели еду в Вену. Я остановлюсь в «Бристоле», — добавила Грузинская, помолчав.
Тишина. Тиканье часов. Гудки автомобилей на улице. Запах похорон.
— Ты не мог бы поехать со мной? Ты мне нужен, — наконец говорит Грузинская.
— Я… В Прагу я не могу поехать. У меня нет денег. Мне нужно достать денег.
— Я тебе дам, — говорит она быстро.
И так же быстро Гайгерн отвечает:
— Я не жиголо!
И вдруг они падают друг другу в объятия — что-то с силой бросает их друг к другу, они обнялись, они нерасторжимы в эту минуту, когда должны расстаться.
— Благодарю, — говорит и она, и он. — Благодарю, благодарю тебя — на трех языках: немецком, русском, французском, говорят запинаясь, плача, шепотом, навзрыд. — Благодарю тебя, благодарю, благодарю…
В эту минуту Сюзетта решительно забирает у недоумевающего официанта поднос с чайным сервизом. Семь часов двадцать восемь минут. Часы на письменном столе от перенапряжения остановились. «Вперед, вперед, вперед», — укоризненно тикают вторые часы.
— Значит, в Вене? — говорит Грузинская. Ресницы у нее мокры от слез. — Через три дня? Ты приедешь в Вену, а потом мы поедем в Тремеццо, ко мне, там будет прекрасно, чудесно. Устрою себе каникулы на полтора, нет, на два месяца. Мы будем жить — слышишь? — просто жить, ничего не будем делать, все бросим, бросим всю эту чепуху и будем просто жить, одуреем от безделья и счастья. А потом ты поедешь со мной в Южную Америку. Ты был когда-нибудь в Рио? Я… Ну все, хватит. Пора. Уходи. Уходи же! Спасибо.
— Самое позднее — через три дня, — говорит Гайгерн.
Грузинская вдруг снова принимает вид светской дамы.
— Постарайся пройти к себе незаметно. Иначе ты меня скомпрометируешь. — Она открывает обе двери в коридор. Гайгерн молча выпускает ее руку и ощущает при этом боль в своей руке. Снова показалась кровь из ссадины.
В коридоре пусто, множество дверей теряется в перспективе, на полу дремлют ботинки с высунутыми языками. Лифт едет вниз, на четвертом этаже кто-то быстро-быстро идет по коридору, наверное, боится опоздать на поезд. На лестнице открыто окно, сигарный дым вчерашнего вечера уплывает во двор. Гайгерн, мягко ступая по ананасам ковра своими спортивными туфлями, крадется к 69-му номеру и открывает дверь подобранным ключом. Настоящий ключ от номера для обеспечения алиби висит на гвоздике в холле, за стойкой портье.
Приняв ванну, Грузинская отдается во власть Сюзетты. Она чувствует себя сильной, гибкой, полной энергии. Ей безумно хочется танцевать, она с нетерпением ждет своего следующего выступления. Она чувствует, что будет иметь успех, в Вене у нее всегда был успех, она чувствует успех каждой клеткой своего тела, в руках и ногах, в гордо выпрямленной спине, в губах, которые то и дело невольно улыбаются. Одеваясь, она вертится, как волчок, который подгоняют хлыстиком. С необычайным подъемом берется она за работу, спорит с импресарио, вступает в тайную борьбу с интриганами из труппы, терпеливо обсуждает разные вещи с Пименовым и Витте.
В 10 часов бой приносит букет роз. «До встречи, любимые губы» — написано на листке с гербом отеля. Грузинская целует перстень с гербом Гайгернов. «Porte bonheur»[16], — шепчет она ему, как доброму другу. Теперь у нее снова есть талисман, который приносит удачу. «Михаэль прав. Отдам жемчуг детям бедняков», — думает она. Сюзетта берется руками в нитяных перчатках за ручку саквояжика с жемчугом, выносит из номера вещи. Грузинская хладнокровно покидает номер, где так много пережито, номер с обоями, рисунок которых так сильно действовал ей на нервы. В Праге уже заказан для нее номер в «Империале», в Вене — в отеле «Бристоль» ее постоянный номер, 184-й, с окнами во двор, с ванной. И другие номера — в Париже и Рио-де-Жанейро, в Лондоне и Буэнос-Айресе, в Риме, — ее ждет бесконечная перспектива гостиничных номеров с двойными дверями, с горячей водой и неопределенным запахом неизвестности и чужого дома…
В десять минут десятого невыспавшаяся горничная лениво выметает пыль из 68-го номера, выбрасывает засохшие цветы, уносит чайную чашку и застилает постель свежим, еще чуть влажным после прачечной бельем — для нового постояльца…
Коварный, как все будильники, будильник генерального директора Прайсинга не потрудился своевременным и настойчивым звоном поднять своего хозяина с постели. В половине восьмого будильник лишь слабо и сипло звякнул — тем и ограничился. При этом звуке Прайсинг, спавший с открытым ртом, слегка пошевелился, пружины кровати вздохнули. За желтыми оконными шторами едва-едва выглянуло солнце. В восемь часов верный служебному долгу портье Зенф разбудил Прайсинга телефонным звонком, но было уже очень поздно. Прайсинг сунул тяжелую голову под душ, тут же тихо чертыхнулся сквозь зубы, вспомнив о том, что бритва осталась дома. Такому педанту, каким был Прайсинг, мелкие неприятности, вроде забытой бритвы, невероятно отравляли существование. Время поджимало, однако Прайсинг потратил несколько минут на выбор подходящего для деловой встречи костюма. И когда уже окончательно остановился на выходном костюме, в последнюю минуту все же со злостью стащил с себя пиджак и брюки. Он решил, и, пожалуй, не без оснований, что выходной костюм сегодня не стоит надевать, а вот серый дорожный сразу даст понять хемницким коллегам, что генеральный директор не придает переговорам слишком серьезного значения. Прайсинг старался не терять времени, но пока он распаковывал и снова запаковывал многочисленные мешочки и футляры, находил к ним ключи, отпирал и запирал замки, пока еще раз пролистал документы и на всякий случай пересчитал деньги, пошел уже десятый час. Из номера Прайсинг выскочил с пылающими от спешки щеками и тут же с разбегу налетел на какого-то человека, шедшего по коридору.
