На следующий день дворцовая охрана известила, что Луи Наполеон объявил о своей помолвке с Евгенией де Монтихо и огорошил всех тем, что гражданская церемония состоится через неделю, а венчание пройдет со всей пышностью на следующий день после этого. Многие сочли подобную спешку неприличной для жениха-императора, однако другие, знавшие его достаточно хорошо, понимали, что попросту его страсть к этой даме дошла до предела. Тех, кто отвечал за организацию процессии и переделку дворцовых экипажей (на многих из них еще сохранился прежний императорский герб), испугал предоставленный им срок — семь дней. Для портных же и поставщиков дорогих тканей помолвка означала еще более лихорадочную деятельность, чем они предвидели. Уорт неустанно принимал заказы, с покупательниц едва успевали снять мерки, как выбранная ими материя тут же оказывалась в раскройном цехе. Это был тот самый толчок, который требовался, чтобы заставить работодателей Уорта уступить его настойчивым требованиям и значительно расширить ателье. Он с Мари, Луизой и всей остальной командой трудились день и ночь, выполняя заказы. Такой же ажиотаж был во всех парижских мастерских. Если у Луизы выдавалась свободная минутка, она отправлялась посмотреть платья, сшитые для мадемуазель де Монтихо в приданое, которые выставляли на публичное обозрение. Луиза запоминала каждую подробность тех сорока четырех платьев, которые сшили мадам Пальмир и Виньон, и, как бы они ни были великолепны, от розового муара с кружевными оборками до отороченной перьями изумрудной тафты, ни одно из них не могло затмить то, что придумывал Уорт.
Венчание, состоявшееся в воскресенье в соборе Нотр-Дам, привлекло на улицы целые толпы людей. Был яркий солнечный день — явление довольно необычное для конца января. Луиза с Катрин заранее заняли себе хорошие места, хотя Луизе хотелось не столько посмотреть на императрицу, сколько увидеть Пьера. Он написал ей, что его опасения оправдались и увидеться они не смогут.
Однако удача сопутствовала ей. Когда проехала кавалерия императорской гвардии, позвякивая своими латами, она увидела его — он ехал рядом с офицером. Пьер переводил взгляд слева направо, высматривая Луизу, зная, что она где-то здесь, неподалеку. Девушка отчаянно замахала рукой и приподнялась на цыпочки, но он так и не увидел ее, сдерживая свою загарцевавшую лошадь, перепуганную людским шумом.
Вскоре показалась красная с золотом застекленная карета, в которой сидели император с императрицей, приветствуя нарастающий рев и неумолчные крики: «Да здравствует император! Да здравствует императрица!» Какое нервное и напряженное лицо у этой прекрасной женщины, подумала Луиза, оно такое же белое, как бархат ее украшенного бриллиантами платья под фатой из тончайших алансонских кружев. Великолепная диадема из сапфиров сверкала в ее изумительных волосах цвета червонного золота. Императрицу уже полюбили. Все знали, что она пожертвовала преподнесенный ей Парижем свадебный подарок на постройку детского дома и госпиталя для неизлечимо больных. О ее доброте ходили легенды. Это она первой оказала помощь рабочему, сорвавшемуся с лесов. А однажды отдала свою собственную накидку нищенке и с бедняками была необыкновенно щедра. Франция полюбила Евгению всем сердцем.
Еще ни один император не выбирал себе более достойную невесту.
Когда первые лучи рассвета тронули шелковые гардины на окнах спальни новобрачных в загородном дворце в Сен-Клу, куда они инкогнито уехали из Парижа накануне, Евгения лежала подле своего спящего мужа и не мигая смотрела на провисший полог над головой. Если бы она его не любила и не должна была выносить наследника, она прямо сейчас встала бы с этой кровати и ушла в другую часть дома, с тем чтобы никогда больше не делить с ним брачное ложе. Ее мучительно раздирали шок, смятение и легкая неприязнь оттого, что дворянин, в жилах которого течет королевская кровь, оказался в этих делах таким же ненасытным, как какой-нибудь крестьянин. Но она любит его достаточно сильно, чтобы преодолеть эту отвратительную сторону семейной жизни, и ее преклонение перед ним ничуть не уменьшилось. На духовном уровне они всегда будут близки.
Император не спал. Его преследовало тяжелое разочарование. Где огонь и страсть, которые он предвкушал найти в этом прекрасном создании, чья физическая привлекательность пленяла его своим совершенством? Где та андалузская чувственность, которую он намеревался пробудить? Разве можно было быть более нежным, терпеливым и пылким, чем был он? Сжигаемый любовью, он невольно обхватил ее покрепче, и с грустью ощутил, как она покорно сжалась в его объятиях.
Первенец Уортов оказался чудесным мальчиком, счастливые родители решили назвать его Гастоном. Мари при первой же возможности вернулась на работу, хотя ей было тяжело оставлять своего ребенка на попечение чужого человека в течение всего рабочего дня. Как было бы чудесно, думала она, если бы они жили поблизости, но их скромные доходы не позволяли подыскать что-то более подходящее.
Пьер долго искал дом по своему вкусу. Он должен был находиться на разумном расстоянии от Тюильри в спокойном районе, поскольку время от времени Пьеру придется уезжать. Когда же он наконец отыскал небольшую элегантную квартиру, оказалось, что она расположена на улице, предназначенной под снос бароном Османом, уполномоченным создать Париж, который превосходил бы все остальные города так же, как императрица превосходит своей красотой всех остальных женщин. То, что начал Наполеон I, его царственный преемник решил довершить, только в масштабах, превышающих все ранее задуманное.
У императора с императрицей вошло в привычку включать в список приглашенных на ужин офицера, командующего охраной, крестный отец иногда приглашал его посидеть с ним пару часов, поговорить, выпить вина и выкурить по сигаре или присоединиться к нему и еще паре-тройке мужчин за обедом.
— Признаюсь, реконструкция Парижа — это одна из двух самых заветных моих фантазий, — признался однажды император, когда они с Пьером остались наедине. — Вторая — освободить Италию от рабства. Я помню, как моя обожаемая матушка бежала из Франции вместе со мной и моим братом, преследуемая ищейками, как дружески нас приняли итальянские революционеры. Никогда об этом не забуду, но пока меч-га должна оставаться мечтой, а может, и навсегда ею останется, кто знает? Сейчас меня больше всего волнует переустройство Парижа. Я дам работу сотням тысяч людей и устраню таким образом одну из главных причин недавних беспорядков. — Его глаза сверкали энтузиазмом сквозь дым, лениво поднимавшийся от его сигареты. — Рухнут безобразные обветшавшие дома, в которых процветали притоны со всевозможным сбродом, и будут построены прекрасные здания, фасады которых будут смотреть на бульвары, расширенные настолько, чтобы по ним, если понадобится, смогли маршировать целые батальоны. А на проспектах будут располагаться стратегические точки с казармами — в целях соблюдения закона и порядка. Поверь, когда-нибудь баррикады канут в Лету. Не будет больше восстаний в этой столице из столиц, которую мы засадим раскидистыми деревьями и цветами. Миру предстанет город, которого в нем никогда прежде не было, город, порожденный новой золотой эпохой.
