— Послушайте, Бренна, — сказал Рейли, — вы не должны считать, что все эти ученые мужи намеренно осмеяли теорию, которая, как вы утверждаете, могла бы помочь предотвращению смертельной болезни…
— О, не должна? Если это означает, что сотни других должны будут признать, что все они ошибались… О да, доктор Стэнтон, я думаю, что представители вашей или любой другой профессии готовы на что угодно, только бы не выглядеть глупцами. А теория моего отца выставляет их именно в таком неприглядном виде — дураками. Это их напугало, и они осмеяли его теорию, они убили ее. И потому я здесь, доктор Стэнтон. Я хочу показать им, что они заблуждались. Доказать это и показать всему миру. Доказать, что теория моего отца жива.
Рейли покачал головой. Он с трудом воспринимал то, что она пыталась ему внушить.
— Но, Бренна, — убеждал он ее, — холера… Я уверен, что ваш отец, узнай он о том, что вы встали на столь опасный путь, не одобрил бы этого…
— Конечно, не одобрил бы, — горячилась Бренна. — Но ведь кто-то должен заняться этим? Так почему не я? Вы хотите сказать, потому что я женщина? Пожалуйста, доктор Стэнтон. Думаю, с нашей первой встречи вы поняли, что женщины так же, как и мужчины, способны оказать действенную медицинскую помощь. Совершенно логично допустить, что женщины могут проявить все свои способности и приложить усилия с целью исследовать причины распространения этой ужасной болезни, с тем чтобы искоренить ее. Неужели вы не согласны?
Бренне так и не довелось услышать мнение Рейли Стэнтона по этому вопросу, потому что в коридоре, ведущем в бальный зал, послышались шаги, и секундой позже массивная фигура лорда Гленденинга заполнила дверной проем.
— Бренна! — воскликнул он.
Когда его глаза адаптировались к полумраку бального зала, тускло освещенного канделябром, водруженным на крышку фортепьяно, он констатировал:
— Ты здесь. И, как я вижу, Стэнтон с тобой.
Бренна переводила взгляд с графа на доктора. Склонность графа Гленденинга произносить банальности по временам делала его несносным.
— Действительно, это так, — согласилась она.
— Полагаю, — удрученно сказал граф, — ты все еще сердишься на меня?
Бренна страдальчески подняла глаза к потолку. Право же, стоило ли в один вечер подвергать ее терпение таким испытаниям?
— В настоящий момент меня не радует ваше общество, милорд, — ответила она.
— Я так и думал, — покаянно произнес лорд Гленденинг. — Полагаю, ты хотела бы, чтобы до дому тебя проводил Стэнтон?
— Я прекрасно доберусь одна, — возразила Бренна. — Поэтому, если джентльмены извинят меня…
— Нет!
Оба кавалера, к ее изумлению, рванулись вперед и загородили ей дорогу.
— Я провожу вас, — поспешил предложить Рейли Стэнтон, — в фаэтоне.
— Это мой фаэтон, — раздраженно возразил Гленденинг, — и отвезу тебя домой я.
Бренна переводила взгляд с одного мужчины на другого. В эту минуту ей трудно было решить, кого из них она презирает больше — лорда Гленденинга за то, что он сделал ее посмешищем в глазах священника и его супруги, или Рейли Стэнтона за…
Впрочем, она еще не осознала, чем вызвал ее гнев Рейли Стэнтон. Она осознала только, что впервые в жизни он заставил се усомниться в себе и в своих целях и поколебаться. Она знала, она чувствовала, что цель ее благородная, достойная, заслуживающая восхищения. Возможно, большинству девушек ее возраста, не одержимых дьявольским любопытством и жаждой знания, эта цель показалась бы непонятной.
С другой стороны, благодаря Рейли Стэнтону и его поцелуям ей открылись иные тайны — сердца и чувств. Она начала прозревать и понимать, что и бремя чувств может быть столь же тяжким, как бремя науки.
К тому же она начала подозревать, что конечный результат ее деятельности мог оказаться не столь блестящим, как она рассчитывала. Но факт оставался фактом — она должна была завершить свой труд, и ничто не должно помешать ей в ее изысканиях.
Поэтому она сказала с издевкой:
— Вы оба можете проводить меня домой.
И, к ее величайшей досаде, они так и поступили.
— Это чуть-чуть подальше, — уверял его ребенок.
Рейли Стэнтон кивнул. Он не осознавал ни того, где был, ни того, что делал. Вместо этого он неотступно думал о Бренне Доннегал.
Она постоянно присутствовала в его мыслях в той или иной связи, потому ли, что направила одного из своих пациентов к нему, выполнив свое обещание, потому ли, что он вдруг замечал что-то, напоминавшее ему о ней, а это случалось, к несчастью, на каждом шагу.
Да и вообще все на свете напоминало ему о Бренне Доннегал. Волдыри и карбункулы. Все, что требовало применения мазей и притираний. Гноящиеся раны тоже приводили ему на память Бренну Доннегал.
Он каждый раз вспоминал о Бренне Доннегал, видя жаворонка в небе или примулу, пробивающуюся из щели между двумя камнями.
Он представлял Бренну Доннегал, когда суп, поставленный им на огонь, переливался через край или когда он находил репьи и колючки в своей одежде. Когда по вечерам, прежде чем лечь в постель, он задумчиво вглядывался в огонь или когда косые лучи восходящего солнца струились в его окна и он просыпался, он тоже вспоминал о ней.
В общем, можно было сказать, что он думал и помнил о Бренне Доннегал постоянно.
Но и это, говорил он себе, совершенно естественно, учитывая некоторые обстоятельства. Не случилось ли так, что он наконец пришел к выводу, что Кристина была для него совсем неподходящей парой? И теперь, когда в душе его образовалась пустота, ее требовалось чем-то заполнить. Ведь природа не терпит пустоты. Он знал, что мог бы заполнить эту пустоту достаточно легко, если бы оставался в Лондоне. Большой город в отличие от его чертовой скалы посреди моря был полон привлекательных и свободных молодых женщин.
А теперь, когда ему было не важно, что подумает о нем Кристина, для него не было бы позором вернуться домой. Так почему же он не строил планов возвращения? Ответ был ему известен, хотя это не значило, что этот ответ ему нравился. Нет, он знал, почему не спешит покинуть остров Скай, и это не имело никакого отношения к Кристине. Это не было даже связано с Бренной Доннегал. По крайней мере напрямую. Дело было в этом месте. Это место каким-то образом привязало его к себе.
Щебетание детей, проходивших мимо его амбулатории по дороге в школу, невероятная ширина и глубина неба, которое, казалось, бесконечно далеко простиралось над его головой, ничем не скрытое от него — ни каминными трубами, ни крышами домов, чистый и острый аромат соленой воды, пронизывавший воздух в отличие от забивавшего горло и легкие лондонского смога… Мысль о возвращении в Лондон после того, как он привык ко всему этому, наполняла его ужасом.
